В конце концов в комнате остался лишь запах мыла, которое привозил Иаков, и надежный запах Стине, запах вереска, свежего белья и сухих трав. Такой запах обычно замечают, лишь когда он вдруг исчезает.
Через несколько дней Дина послала за Андерсом. Он вошел к ней разувшись, в одних носках, и держался как чужой. Словно впервые увидел ее в этой большой кровати с пологом из немецкого кружева и таким же покрывалом. Словно никогда не помогал ей избавиться от маленького синеватого комочка, затянутого пленкой, не смывал с нее кровь во время шторма в Фолловом море.
Он стоял без шапки, заложив руки за спину, и чувствовал себя не в своей тарелке.
— Ну, как здоровье, возвращается помаленьку? — спросил он.
— Все хорошо. — Она поманила его к себе. — Садись, Андерс, мне надо поговорить с тобой о делах.
Андерс вздохнул с облегчением, схватил стул и сел на приличном расстоянии от кровати. Потом он вздохнул и улыбнулся.
— Я сейчас не могу заниматься счетами в лавке, — сказала она.
Он кивнул — это было ясно и без слов.
— Поможешь мне? У меня еще слишком мало сил. Андерс снова кивнул. Он был похож на человечка в барометре матушки Карен, который перед плохой погодой выскакивал и низко кланялся.
— Скоро я встану на ноги и займусь всем сама. Но сейчас надо проверить заказы на зиму. Надо послать предупреждение должникам: сперва пусть расплатятся, а потом получат нужное снаряжение. Их не так много. Но ты знаешь… — Она откинулась на подушки и посмотрела ему в глаза. — С наших арендаторов не бери ничего. Они могут расплатиться поденной работой перед Рождеством.
Уголки губ у нее опустились, глаза были неспокойны. Она протянула ему руку.
Он сидел неподвижно, словно не понимая, что от него требуется. Потом подвинул свой стул ближе к кровати и прикоснулся к ее руке.
— Андерс… — вдруг шепнула она.
— Что? — тоже шепотом отозвался он.
— Ты мне нужен, Андерс!
Он глотнул воздуха и отвернулся. Маленький мальчик с упрямым подбородком и серьезными голубыми глазами, который первый раз подошел к алтарю и увидел большие зажженные свечи.
— Я с тобой! — Он взял ее руку в свои.
— Пошли за ленсманом. Я хочу составить завещание.
— Но, Дина! Что у тебя за мысли? Не думаешь же ты… Ты поправишься, непременно поправишься!
— Смерть в наших краях берет то, что ей причитается, невзирая на возраст и положение, — сказала она.
— Смелые слова!
— Не волнуйся. Просто я должна записать, как мне хочется распорядиться тем, что принадлежит мне.
— Да-да, понятно.
— Шхуна «Матушка Карен» останется тебе, Андерс. Она твоя. И она переживет нас обоих.
Андерс несколько раз шумно вздохнул.
— Ты это серьезно? — выдавил он с трудом после долгого молчания.
— Конечно, раз я так сказала.
Солнечный луч упал на умывальник и лег легкой дымкой на его розовый край. Потом забрался на непослушные светлые волосы Андерса. И высветил седину на висках.
Андерс уже не был похож на человечка в барометре матушки Карен. Он был похож на херувима с факелом, которых изображают на закладках для книг.
— Ты ничего не слышал? — спросила Дина через некоторое время.
— Что тебя интересует?
— Может, кто-нибудь подозревает, что у меня был совсем другой недуг? — жестко спросила она.
Нижняя губа Андерса изогнулась в улыбке.
— Нет. Никто. Я же им все объяснил.
— А если дело все-таки дойдет до суда? — прошептала Дина, тяжело глядя ему в глаза.
— То я подтвержу это под присягой, — твердо сказал он. Она вдруг резко села. Наклонилась вперед и обеими руками схватила его голову. Крепко прижала к себе. Она держала ее как в тисках и сверлила его глазами.
На мгновение все вокруг них заколебалось, задрожало. Второй раз Дина и Андерс заключили между собой договор. Они понимали друг друга.
И тут же все кончилось.
В прихожей он надел сапоги и вышел в сумерки.
Сегодня его нижняя губа казалась мягкой. Он сбрил бороду, отросшую за время долгой поездки. Незагорелая часть лица пылала.
Идя через двор, Андерс держался необычно прямо.
ГЛАВА 12
Рука прилежных будет господствовать, а ленивая будет под данью.
Книга Притчей Соломоновых, 12.24
Прошел октябрь, и на березах не осталось ни листочка. Первый снег унесло в море, второй прочно лег на землю, и мороз нашел свою бочку с водой, что стояла у поварни. Печи топили с утра до вечера, пока люди не расходились спать. Охоты в том году не было, и брусника замерзла на своих кустиках.
Но Дина наконец начала ходить.
Матушка Карен получила письмо от Юхана. Это была сплошная жалоба. Ему не нравилось в Хельгеланде. Пасторская усадьба находилась в ужасном состоянии. Крыша текла, у него не было самого необходимого. У служанок ничего не допросишься, если не платить им золотом. А паства скупа, и помощи от нее никакой. Не могла бы матушка Карен прислать ему денег, хоть немного, в добавление к той ренте, что он получает ежегодно из материнского наследства? Тогда бы он приобрел себе облачение для службы и постельное белье.
Матушка Карен пошла к Дине и скорбным голосом прочитала ей вслух это письмо. Она зябко потирала руки и сидела у белой кафельной печки, не снимая шаль.
— У тебя поредели волосы, — сказала Дина и тоже села.
Матушка Карен смутилась и поправила волосы на макушке.
Языки пламени вырывались в открытую дверцу печки в вечной погоне за поживой.
— Не повезло ему с этим приходом, — грустно сказала матушка Карен и умоляюще взглянула на Дину.
— Я не сомневалась, что так будет, — сказала Дина. — А теперь он хочет получить немного и из твоих денег?
Дина искоса поглядела на матушку Карен.
— У меня уже ничего не осталось, — смущенно призналась матушка Карен. — Я почти все отправила ему, пока он учился. Жить в Копенгагене так дорого… Немыслимо дорого… — Она покачивалась из стороны в сторону и вздыхала. — Знания — это верный друг, но приобретается эта дружба дорогой ценой, — прибавила она.
— Может, Юхан хотел бы получить свою долю наследства? — добродушно спросила Дина.
— Я думаю, это было бы лучше всего. — Матушка Карен обрадовалась, что Дина сама заговорила о деле и избавила ее от необходимости просить деньги для Юхана.
— Я поговорю с ленсманом, попрошу его подсчитать сумму и заверить все у свидетелей.
— Разве такие формальности необходимы?
