— Я не могу выйти замуж за человека, которого не существует.
— А ты хочешь выйти за меня замуж?
— Да.
— А моего согласия ты спросила?
— Нас с тобой благословили. Этого достаточно.
— Чем же я буду заниматься в Рейнснесе?
— Жить со мной и тушить горящую крышу, если потребуется.
— Ты думаешь, мужчине этого достаточно?
— Иакову было достаточно. И мне тоже.
— Но я не ты и не Иаков!
Они мерили друг друга взглядом, как два самца, отстаивающих свое право на самку. Любви в их глазах не было. Наконец Дина сдалась. Она опустила глаза и тихо сказала:
— Ты мог бы быть шкипером на одном из судов.
— В шкиперы я не гожусь, — мягко ответил Лео. Он по-прежнему держал под мышкой скомканную шляпу.
— Но не могу же я быть женой человека, который ездит в Россию и еще Бог знает куда! — крикнула она.
— А тебе и не надо выходить замуж, Дина. По-моему, ты не годишься для роли жены.
— Но кто же тогда будет рядом со мной?
— Я!
— Но ты же не существуешь!
— Для тебя существую! Пойми это! Но мои дороги нельзя обнести оградой. Это приведет только к ненависти.
— К ненависти?
— Да! Людей нельзя держать в загоне. От этого они становятся опасными. Так поступили с русским народом. И это чревато взрывом!
Ветер гнал по полю соломенную труху. Кое-где дрожали испуганные колокольчики.
— Людей нельзя держать в загоне… Они от этого становятся опасными! — шептала Дина. — Они от этого становятся опасными!
Она сказала это в пространство, словно ей вдруг открылась истина, которой она прежде не понимала.
Им не нужно было обнимать друг друга. Их связывали узы прочнее морских канатов.
На другой день к Мюллерам пришел посыльный с пакетом. На имя Дины.
Это была ее шляпа. Она выглядела так, будто всю зиму пролежала под снегом. Но в тулье в заклеенном конверте лежала записка:
«Независимо ни от чего я вернусь».
И все.
Дина уехала с первым же пароходом, который шел на юг. Лео уехал двумя днями раньше. Радости она не чувствовала. Но немного успокоилась.
Епископша показала ей, что Любовь существует. К тому же ей уже незачем было ехать в Вардёхюс, в это дикое, забытое Богом место с тюрьмой и крепостью в форме звезды, обнесенной каменными стенами. Так ей сказали.
— Людей нельзя держать в загоне. Они от этого становятся опасными! — шептала Дина, ей оставалось только считать горные вершины да рукава фьордов.
Люди на борту в счет не шли.
ГЛАВА 16
Помилуй меня, Господи, ибо тесно мне; иссохло от горести око мое, душа моя и утроба моя.
Псалтирь, 30:10
Дина была уже на пути домой, когда матушка Карен вдруг поникла в своем вольтеровском кресле и потеряла дар речи.
Фому послали верхом через горы за доктором. И Андерс с попутными судами послал письмо Юхану, который гостил у пастора в Вогене.
Доктора дома не оказалось, но и, окажись он дома, он все равно уже ничем не помог бы матушке Карен.
Юхан быстро собрался и поспешил к смертному одру своей бабушки. Как и все в Рейнснесе, он считал матушку Карен бессмертной.
Олине совсем растерялась от горя. Это чувствовалось и по ее стряпне. Все казалось пресным и безвкусным.
Стине не отходила от матушки Карен. Она готовила травяные отвары и поила больную с ложечки. Обтирала ее, меняла под ней белье. Мыла и присыпала ее крахмалом. Развесила полотняные мешочки с душистыми травами и розовыми лепестками, чтобы в комнате у больной лучше пахло.
Время от времени матушке Карен казалось, что она находится в садах Эдема и уже можно забыть ту долгую дорогу, которую ей пришлось преодолеть, чтобы попасть туда. Стине согревала шерстяные тряпки и обкладывала ими дряблое тело матушки Карен, взбивала подушки и перины, приоткрывала окно. Только чуть-чуть, чтобы свежий воздух все время тек в комнату.
А тем временем августовское солнце было обжигающе горячим, созревала черника и последнее сено перевезли наконец под крышу.
По приказу Олине Вениамин и Ханна старались держаться подальше от дому. Они бродили вдоль берега, высматривая судно, на котором могла бы вернуться Дина и привезти им подарки.
Вениамин понимал, что матушка Карен тяжело больна. Но слова Олине о том, что она скоро умрет, принял за ее обычное преувеличение. Ханна же, напротив, как и Стине, предчувствовала неотвратимое. Как-то, стоя в воде и подцепив палочкой перевернутого краба, она сказала:
— Матушка Карен умрет еще до воскресенья!
— Почему ты так говоришь?
— Потому, что у мамы такое лицо. И у матушки Карен тоже. Все старые люди умирают!
Вениамин рассердился.
— Матушка Карен не старая! Это только так кажется, будто она старая, — сказал он.
— Она очень старая!
— Нет! Ты дура!
— Почему ты споришь? Все умрут, и она тоже. И нечего из-за этого сердиться.
— Все умрут, а она — нет! Слышишь!
Он схватил Ханну за волосы и намотал их на руку. От злости и боли Ханна с громким ревом плюхнулась в воду. Платье и панталоны у нее намокли. Она сидела в воде, раскинув ноги, и громко рыдала.
Вениамин уже забыл, что сердит на нее. Кроме того, он испугался, что на плач Ханны сюда прибежит Стине. Нужно было что-то делать. Несколько мгновений он растерянно смотрел на Ханну, потом протянул ей обе руки и помог встать.
Они сняли с Ханны одежду и разложили сохнуть на горячие камни. Пока они сидели там, не зная, враги они или друзья, Вениамин начал разглядывать тело Ханны, как делал всегда, когда их никто не видел. Она с оскорбленным видом смотрела на камни и смахнула муравья, который полз у нее по ляжке, милостиво разрешая Вениамину продолжать осмотр и утешать ее таким образом. Они уже забыли, что матушка Карен умрет еще до воскресенья.
На другой день вернулась Дина. Она привела обоих детей к матушке Карен. Они стояли у кровати, руки у них одеревенели, глаза были потуплены.
Вениамин дрожал, хотя в комнате было жарко. Он помотал головой, когда Стине велела ему взять матушку Карен за руку.
Тогда Дина наклонилась над кроватью и взяла руки матушки Карен в свои. Потом сделала знак Вениамину. Он вложил свою руку в руки Дины и прикоснулся к руке матушки Карен.
В глазах матушки Карен мелькнул свет. Половина лица у нее была парализована. Но уголок рта с левой стороны поднялся в беспомощной улыбке. И глаза медленно наполнились слезами.
