Над кроватью тихо покачивались мешочки с травами Стине. Белые занавески шевелились от ветра.
Вениамин вдруг обнял матушку Карен за шею, хотя ему никто не говорил, что это нужно.
Олине, Андерс и слуги стояли в дверях. Они по очереди подходили прощаться.
Матушка Карен уже ничего не могла сказать им. Но позволяла гладить свои худые руки. На них выступили большие синие жилы, похожие на ветки облетевших осенних деревьев. Иногда, очень редко, она открывала глаза и следила за людьми. И люди видели, что она все слышит и понимает.
Дом наполнился небывалым покоем. Обитатели Рейнснеса молча жались друг к другу. Словно кустики вереска, освободившиеся от снега, они выпрямились и переплелись друг с другом.
Юхан не успел застать матушку Карен в живых.
Карбас, на котором везли гроб, был украшен ветками и папоротником вперемежку с венками и букетами. Гроб совсем утонул в них.
Олине позаботилась, чтобы угощение на поминках было как подобает, — не хватало только, чтобы потом говорили, будто на кухне в Рейнснесе не стало порядка. Такой славы Рейнснес матушки Карен не заслужил.
Олине стряпала день и ночь. Всего должно было быть вдоволь. Она беспрестанно плакала и вздыхала.
Вениамин думал, что этому не будет конца. Он находился при Олине и вытирал ей глаза, чтобы слезы не капали в тесто, на паштеты и бутерброды.
Юхан замкнулся в своем горе. То, что случилось между ним и Диной, как язва разъедало его. Он так и не вымолил себе прощения грехов. Смерть матушки Карен была для него страшным предупреждением. Но ведь Дина осталась. Одно ее присутствие в комнате оскорбляло и тяготило его. Он не успел покаяться матушке Карен в своем страшном грехе, и вот теперь ее нет. И Юхан уже не мог думать об отце, не сжимаясь при этом от страха.
С Богом у Юхана давно не было никакой близости. Он ездил на скалистые острова к своей пастве, пытаясь искупить свой грех. И хотя все жалованье он отдавал беднякам прихода, облегчения ему это не приносило.
Он так ненавидел себя, что не выносил вида собственной наготы. Даже греша во сне, он видел себя тонущим в волосах Дины. Ее белые ляжки казались ему воротами в ад. Просыпаясь, он видел тянущиеся к нему языки пламени и судорожно читал все известные ему молитвы.
Но Господу этого было мало. Юхан должен был покаяться в своем грехе епископу Нидароса или Тромсё.
После похорон Юхан снова уехал в Хельгеланд. Он обходил Дину стороной, как обходят лед, в котором есть полынья.
Дина велела вычистить хлев. А также выскоблить добела полы в лавке и пакгаузах.
Никто не понимал, зачем наводить такую чистоту. Но все поняли, что это приказ. Темными осенними вечерами Дина сидела в конторе и жгла дорогой керосин, чтобы разобраться в еще более дорогих цифрах.
Она не перебралась жить в главный дом и перестала играть на виолончели. Последнее обстоятельство особенно всех беспокоило.
Вениамин лучше других понимал, как опасна эта новая Дина. Он попробовал обратить на себя ее внимание теми же приемами, которыми она сама пользовалась, когда хотела чего-нибудь добиться. Но в ответ Дина наняла нового домашнего учителя. Он учил детей послушанию и вколачивал в них знания, словно они были строптивцами, которых следовало согнуть в бараний рог.
Андерс уезжал и возвращался. Но даже когда он был в Рейнснесе, это не шло в счет, потому что он снова должен был уехать.
Матушка Карен лежала в могиле, освобожденная от забот об обитателях Рейнснеса. И тем не менее она всегда была с ними. И репутация ее была такой же ослепительно белой, как морозные цветы на окнах у Дины. Матушка Карен не тревожила Дину. Она не являлась ей из углов или тяжелых туч, плывших над фьордом. Она не вмешивалась в Динины дела. И ничего не требовала.
Казалось, она была рада успокоиться и больше не нуждаться в чьей-либо близости.
Прошел слух, что в Эйдете опять видели медведя, и Дина звала Фому на охоту. Но он всегда отговаривался каким-нибудь срочным делом.
Так прошла осень.
Зима пришла рано, уже в октябре начались морозы и снегопады.
Дина опять стала играть на виолончели. Теперь она делила свое время между счетами и виолончелью.
Звуки и ноты. Черные значки на прямых линейках. Безмолвные, пока она не вдохнет в них звук. Иногда звуки сами собой вырывались из нотных тетрадей и виолончели Лорка, даже когда Дина не играла. Ее руки неподвижно покоились на инструменте, и все-таки она слышала мелодию.
Цифры. Темно-фиолетовые витиеватые заголовки. Безмолвные, но достаточно красноречивые. Для посвященных. У них был свой годовой ритм, и они всегда говорили об одном и том же. О незаметных приобретениях. Или о явных потерях.
ГЛАВА 17
Амнон воспылал бесстыдною любовью к своей сестре Фамари и обесчестил ее…
Потом возненавидел ее Амнон величайшею ненавистию, так что ненависть, какою он возненавидел ее, была сильнее любви, какую имел к ней; и сказал ей Амнон: встань, уйди.
Вторая книга Царств, 13.15
Фома опять следил за Диной, как только она показывалась на дворе или в конюшне.
Ее тревожило его присутствие. Она избегала его, как избегают докучливое насекомое. Иногда она задумчиво смотрела в его сторону. Обычно издалека.
Однажды после полудня он вдруг возник рядом, когда она шла к себе.
— Почему ты всегда попадаешься мне на пути? — сердито спросила Дина.
Голубой глаз и карий несколько раз моргнули. Потом спрятались в глубину.
— Я работаю у тебя в усадьбе, как же мне не ходить тут?
— А что тебе делать у меня на крыльце?
— Хотел расчистить снег вокруг крыльца. Или это не нужно?
— Тогда, наверное, тебе лучше взять лопату?
Он повернулся и пошел в сарай за лопатой. Несколько часов он с яростью разгребал снег вокруг Дома Дины.
На другой день Дина позвала к себе Стине.
— А не пожениться ли вам с Фомой? — без обиняков спросила она.
Стине опустилась на ближайший стул, но тут же вскочила.
— Как ты можешь так говорить? — воскликнула она.
— Это был бы хороший выход.
— Из чего выход?
— Из всего.
— Ты не можешь так думать, — робко сказала Стине и с отчаянием посмотрела на Дину.
— Вы могли бы жить в этом доме, как все добрые люди. А я перееду обратно в большой дом, — мягко сказала Дина.
Стине сцепила руки под передником и, не отвечая, глядела в пол.
— Что ты на это скажешь?
— Он не захочет, — спокойно сказала она.
— Почему же он может не захотеть?
