Шея и уши у него медленно налились краской. Волнение, вызванное ее появлением, оказалось слишком сильным.
Первым его желанием — правда, он еще не окончательно проснулся — было повалить ее на пол. Здесь, сию же минуту.
Но Иаков требовал соблюдения приличий, в том числе и от себя самого. Кроме того, сюда в любую минуту могла зайти матушка Карен.
— Папаша говорит, что мы с тобой должны пожениться! — не здороваясь, выпалила Дина. Потом стянула с себя серую овчинную шапку так, словно была простым работником. — Только из этого ничего не выйдет! — прибавила она.
— Может, ты сначала сядешь? — Иаков встал.
Ох уж этот ленсман! Небось до смерти напугал девчонку своей строгостью.
Иакова охватило раскаяние. Нужно было предупредить ленсмана, что он сам сначала поговорит с Диной.
Но это свалилось на него так неожиданно. Он уже сам себя не помнил.
— Не совсем так. Твой отец, наверное, хотел сказать, что я просил бы тебя выйти за меня замуж.
На лице у нее вдруг мелькнула неуверенность. Что-то похожее на обычное старомодное любопытство.
Иаков до сих пор не видел ничего подобного. Его охватило желание, он почувствовал себя молодым. Он снова показал ей рукой на кресло, в котором только что сидел сам. Помог снять куртку. От Дины пахло потом и вереском. У корней волос и на верхней губе выступила испарина.
Иаков подавил вздох.
Потом распорядился, чтобы им подали кофе с печеньем и больше не беспокоили.
С напускным равнодушием, словно беседовал с обычным торговым партнером, он взял стул и сел напротив нее. Он выжидал. И все время старался смотреть ей в глаза.
Этим приемом Иаков пользовался и раньше. Но с тех пор как он посватался к Ингеборг, его ставка никогда не была так высока.
Дина пила кофе, громко прихлебывая. Сердитые складки между бровями у нее еще не разгладились.
Она расстегнула верхние пуговицы на вязаном жакете, и тесная блузка не могла удержать на месте ни ее груди, ни его взгляд.
Верный сыновнему долгу, Иаков послал служанку за матушкой Карен и представил ей Дину. Дочь ленсмана. Она бесстрашно прискакала через горы с наказом от своего отца.
Матушка Карен поглядела на Дину через пенсне и пелену доброжелательности. Она всплеснула руками и распорядилась тут же приготовить для гостьи лучшую комнату. Теплая вода, чистые простыни…
Иаков предложил показать Дине свое хозяйство. Ему не хотелось делить ее ни с кем.
Он не спускал с нее глаз. Говорил тихо и проникновенно. Показывал все, что хотел бы отдать ей.
— Вороного коня?
— Да!
Иаков показал ей конюшню. Морские пакгаузы. Лавку. Дина сосчитала деревья в аллее.
Наконец она рассмеялась.
Рано утром работник отправился через горы с лошадью Дины.
Прежде чем Иаков спустил на воду карбас с казенкой, чтобы отвезти Дину домой, они ударили по рукам. Они поженятся.
В усадьбе у ленсмана царил переполох. Никто не знал, куда подевалась Дина.
Ее искали и пешком, и на лошадях. Наконец из Рейнснеса явился работник с лошадью, у ленсмана от облегчения и бешенства на губах выступила пена.
Но когда прибыл карбас и Дина спрыгнула на причал с канатом в руке, он был уже совершенно спокоен.
Я Дина. В Рейнснесе море и небеса сливаются воедино. На аллее, что ведет от лавки к усадьбе, с каждой стороны растет по двенадцать больших рябин. В саду растет высокая бузина, на нее можно залезть. Там есть черная кошка. И четыре лошади. В Рейнснесе есть Ертрюд. Под вечно высокой крышей прачечной.
Ветер. Там всегда дует ветер.
Свадьба должна была состояться в мае, до того как карбасы уйдут на юг, в Берген.
В усадьбе у ленсмана приданое складывали в сундуки и укладки. Упаковывали, распределяли. Шили, вязали и плели кружева.
Дина почти все время проводила в хлеву и в конюшне, словно все это ее не касалось.
Ее волосы впитывали тяжелый дух домашних животных. По этому запаху ее можно было узнать издалека. Она заслонялась им как щитом.
Все увещевания Дагни, что от будущей хозяйки Рейнснеса не должно пахнуть хлевом, испарялись, как дождь на нагретых солнцем камнях.
Дагни по-матерински уединилась с Диной, дабы посвятить ее в то, из чего складывается жизнь замужней женщины. Сперва она осторожно заговорила о месячных. О счастье и обязанностях жены и матери.
Но Дина не проявила к этому никакого любопытства и держалась почти надменно. У Дагни появилось неприятное чувство, что падчерица украдкой наблюдает за ней и что она знает о воспроизводстве жизни больше, чем сама Дагни.
Глядя, как Дина задирает юбку и залезает на большую березу за амбаром, Дагни только диву давалась, что такая необъяснимая ребячливость сочетается в этой пятнадцатилетней девочке с острым и ядовитым умом.
В Дине отсутствовало всякое кокетство, ее совершенно не заботило, какое впечатление она производит на окружающих. Ее поведение и жесты были естественны, как у шестилетнего ребенка. Она не стеснялась ни своей одежды, ни слов.
Дагни прекрасно понимала, что выдать замуж такое создание — дело непростое. И, по правде говоря, не знала, кому из них придется хуже — Дине или Иакову.
Она испытывала определенное злорадство. И с нетерпением ждала, когда усадьба наконец будет принадлежать только ей. Наступит покой, не будет вражды, не надо будет все время быть начеку, как все эти годы, пока сумасбродная девчонка жила дома.
Свою радость, что она скоро отделается от Дины, Дагни прятала за спешкой и заботами. И чисто по-женски проникалась состраданием к самой себе.
С того дня как Иаков привез Дину домой на своем карбасе, ленсман пребывал в отличнейшем расположении духа. Как он говорил: все обернулось благословением Божьим.
Он не уставал называть замужество Дины благословением Божьим. И ему не приходило в голову, что им руководят личные интересы, а не забота о дочери. Ведь он отдавал ее за хорошего человека.
Правда, иногда его все-таки тревожила мысль, что, выдавая Дину за своего лучшего друга, он оказывает тому медвежью услугу. Не все было так просто. Иаков был слишком хорош… Но ведь он сам добивался этого брака, значит, должен мириться со всеми последствиями…
Бессознательно ленсман радовался, что Рейнснес отделен от Фагернессета горами и пустошами.
Господина Лорка отправили на юг, в Копенгаген. За счет ленсмана. Ленсман недвусмысленно дал ему понять, что больше в нем не нуждается. Об этом было сказано в прощальном письме.
Дина взорвалась от ярости и всадила нож в отцовский ломберный столик времен Людовика XVI, но это не помогло. Ленсман бранился, однако не ударил ее.
