Слезы бежали ручьем. Стине даже не всхлипывала. Вениамин сосал, глядя на кормилицу. Время от времени он жмурился — он уже понял, что слеза может попасть ему в глаз.
Вообще-то сосал он только потому, что это доставляло ему удовольствие и чтобы чувствовать близость Стине, молока у нее уже почти не было. Матушка Карен удивлялась, что оно у нее давно не пропало. После долгих уговоров Стине поведала Дине свое горе.
Она позволила увлечь себя и попалась. Не думала, что забеременеет, пока кормит. Но видно, это старое правило не годится для таких, как она.
Стине долго не говорила, кто отец ее ребенка. Но Дина не сдавалась:
— Если ты не назовешь его, я не смогу оставить тебя в Рейнснесе. Он должен загладить свою вину.
— Это невозможно, — плакала Стине.
— Почему?
— Он не простой человек.
— Значит, он не из Рейнснеса? Стине продолжала плакать.
— Он из Страндстедета?
Стине всхлипнула и покачала головой.
— Из Сандторга?
Дина продолжала допрос, пока не узнала то, что ей уже и так стало ясно. Отцом ребенка был Нильс. Он не только пил пунш в своем салоне.
— Я слышала, ты собираешься стать отцом?
Дина прикрыла за собой дверь конторы и подбоченилась. Нильс сидел за большим дубовым столом.
Он поднял голову. Взгляд его погас. Он не мог смотреть ей в глаза.
Потом сделал вид, что не понимает, о чем она говорит.
Его задыхающиеся слова текли как сахарный песок из дырявого мешка.
— Это сущая клевета! — твердо заявил он.
— Ты уже не так молод, Нильс, и должен отвечать за свои поступки. Это ты и без меня знаешь. От Святого Духа детей не бывает. По крайней мере в наших краях. Другое дело — у иудеев. И то это особый случай. Как я понимаю, ты соблазнил Стине здесь, в конторе?..
Нильс встал на дыбы, не дав ей договорить. Оба горячились и перебивали друг друга.
Наконец глаза Дины сверкнули. К бешенству и презрению прибавилась даже какая-то радость.
Дина медленно подошла к письменному столу. Она пристально глядела на Нильса. Склонилась над ним и положила руку ему на плечо. Голос ее напоминал мурлыканье кошки, гревшейся на солнце.
— Ты взрослый человек, Нильс, и в состоянии сделать выбор. Либо ты ведешь Стине под венец, либо уезжаешь из Рейнснеса по-хорошему. Получишь жалованье за полгода вперед.
Нильс похолодел. Он давно предчувствовал, что Дина только и ждет случая, чтобы избавиться от него. Понял он это, когда она начала рыться в его накладных.
— Ты хочешь прогнать меня из усадьбы Ингеборг! — Он был так взволнован, что даже не позволил себе никакой грубости.
— Вспомни, когда Ингеборг владела усадьбой! — презрительно фыркнула Дина.
— Вот увидишь, я напишу Юхану!
— И не забудь сообщить ему, что через полгода станешь отцом и весь позор хочешь взвалить на Стине. Вряд ли Юхан, который вот-вот станет пастором, сочтет такой поступок достойным мужчины!
Она спокойно повернулась и пошла к двери.
— Вечером скажешь мне о своем решении. — Она даже не обернулась. Осторожно прикрыла за собой дверь и приветливо кивнула служанке из лавки, которая, навострив уши, стояла подозрительно близко от двери.
В сумерках Нильс пришел к Дине в залу, она играла на виолончели. Они подготовились к этому разговору. Оба.
Он не может жениться на лопарке. У которой к тому же только что был ребенок от другого, пусть даже этот ребенок и умер. Неужели Дина не понимает?
По правде говоря, у него совсем другие планы. У него есть на примете девушка из хорошей семьи. Нильс назвал даже ее имя. Он заискивающе улыбался Дине.
— Почему ж ты не думал о своих чувствах к этой благородной девице, когда повалил Стине на пол в конторе?
— Она сама согласилась!
— Она и сейчас согласна. И в животе у нее растет ребенок. Не согласен только ты!
— Если ты вынудишь меня уехать из Рейнснеса, это будет против желания Иакова.
— Тебе, Нильс, о желаниях Иакова ничего не известно. Другое дело — мне!
— Ты выгоняешь меня из дому! Он опустился на стул.
Дина подошла и погладила его по плечу. Ее полное тело склонилось над ним.
— Ты нам нужен только на день свадьбы. А потом уедешь или останешься, как захочешь, — тихо сказала она. — Если останешься, я удвою тебе годовое жалованье.
За Стине.
Нильс кивнул и провел рукой по лицу. Битва была проиграна.
Вечером огорченный Нильс бродил по дорожкам между домами. Ужинать он отказался. Но Нильс давно научился заботиться о себе, пока положение его было недостаточно прочным. Разные хозяева — разные законы. А законы Дины вообще отличались от всех законов, вместе взятых.
Нильс ловчил уже очень давно. Он обладал неистощимым талантом из всего извлекать для себя выгоду. Доход, который он получал, не был проведен ни по одной бухгалтерской книге.
Случалось, рыбаки или крестьяне жаловались матушке Карен или Андерсу на жесткие меры Нильса, к которым тот прибегал, если должник не мог вовремя вернуть свой долг.
Иногда матушка Карен даже платила за бедняка, чтобы Нильс оставил его в покое.
Нильс оправдывал себя тем, что, если слух о прощении долгов пойдет по округе, все прибегут жаловаться на нужду.
Но матушка Карен все-таки платила за бедняков.
Дина не вмешивалась в это, если долг был заприходован.
Однако случалось, Нильс взыскивал суммы, которые не значились в бухгалтерских книгах. Это были, как он говорил, устные договоренности. Об этих договоренностях никто и не знал, если должник не жаловался.
Дина поджала губы.
— Если долг не значится в книге, это не долг и его нельзя взыскивать! — сказала она.
И Нильс сдался.
Он только следил, чтобы в следующий раз должник не ходил жаловаться.
И расчет производился тайно, о нем знали не больше, чем о податях на небесах.
Люди давно забыли, что в свое время Нильс почему-то вызвался сам заменить в конторе половицы, сгнившие под тяжелым умывальником с толстой мраморной доской, который стоял в углу за дверью.
Служанки не двигали этот умывальник, когда мыли пол. Он был слишком тяжелый. Они лишь подтирали пол вокруг тумбы, выкрашенной в голубой цвет.
С годами умывальник облез и из-под краски проступило дерево. Деньги Нильса были надежно спрятаны под одной неприбитой половицей. Они хранились в коробке из прочной жести. Состояние потихоньку росло.
Нильс торговал и в праздники и в будни, если мог что-нибудь продать или купить с выгодой для себя.
