Дина оттолкнула его. Но он не отстал и потащился за ней, когда она прошла к Жуковскому. Сел на свободный стул рядом с кушеткой.
Дина протянула Жуковскому руку и поблагодарила за танец. Воздух между ними был наэлектризован. Это приводило Иакова в исступление.
Когда гости успокоились и приезжие начали восхищаться светлой северной ночью Нурланда, Жуковский наклонился к Дине и дерзко прикрыл ее руку своей.
— Дина Грёнэльв хорошо играет! — просто сказал он. Неприязнь Иакова к этому человеку хлестнула Дину по лицу. Она отдернула руку.
— Спасибо!
— И хорошо тушит пожары!.. И у нее красивые волосы!..
Он говорил очень тихо. Однако таким тоном, словно участвовал в общей беседе о красотах Нурланда.
— Но людям не нравится, что я не закалываю их в пучок.
— Еще бы! — только и сказал он.
Дети и Стине снова поднялись наверх. Было уже поздно. Но полярный день пробивался между кружевными гардинами и цветочными горшками.
— Ты говорил мне, что твоя мачеха очень музыкальна, и мы имели счастье убедиться в этом. Но ты говорил также, что она играет и на виолончели, — сказал Юхану Жуковский.
— Да-да! — радостно улыбнулся Юхан. — Дина, пожалуйста, сыграй нам на виолончели!
— В другой раз.
Дина раскурила новую сигару. Иаков был ею доволен.
— Когда же ты успел рассказать, что я играю? — спросила она.
— На пароходе, — ответил Юхан. — Это я помнил.
— Не много же ты запомнил… — проворчала Дина.
Жуковский смотрел то на нее, то на Юхана. Нильс поднял голову. За весь вечер он не произнес почти ни слова. Он только присутствовал.
— Что ты хочешь этим сказать? — растерялся Юхан.
— Пустяки! Хочу сказать, что ты давно не был дома, — ответила Дина.
Она встала и предложила гостям прогуляться перед сном — ненастье развеялось.
Это привело всех в недоумение. Встал только Жуковский. Юхан внимательно разглядывал их. Словно они были заинтересовавшей его деталью интерьера. Потом он протянул руку к коробке с сигарами, которыми Андерс обносил гостей.
Это была его первая сигара за вечер.
Фома обошел расставленные им посты.
Идя из людской в хлев, он видел, как Дина и незнакомец прогуливаются по белой дорожке недалеко от беседки.
Правда, незнакомец шел, засунув большие пальцы в проймы жилета и на почтительном расстоянии от Дины. Но вот они зашли в беседку…
Фоме вдруг захотелось уйти в море. Однако для этого было слишком много преград. Прежде всего на нем лежала ответственность за пожарные посты. Потом старые родители. И маленькие сестры.
Он долго сидел на сеновале, уткнувшись подбородком в колени. Наконец он принял решение. Ему надо поговорить с Диной. Заставить ее обратить на него внимание. Хорошо бы заманить ее на охоту.
Лодка пробста отошла уже так далеко, что на причале могли начаться танцы.
Фома побывал в пакгаузе Андреаса и отправил на пост последнего человека.
После этого он вернулся на кухню к Олине. Помог ей убрать в погреб остатки еды. Принес еще вина. А также воды и дров.
Несколько раз Олине отрывалась от работы и внимательно смотрела на него.
— Теа и Аннетте пошли танцевать, — пробуя почву, сказала она.
Он не ответил.
— А ты не пойдешь? — Нет.
— У тебя тяжело на душе?
— Да просто устал, — небрежно ответил он.
— И не расположен к беседе?
— Честно говоря, не очень.
Он кашлянул и вышел в сени с пустым ведром. Наполнил доверху стоявшие там ведра и бак в плите. Аккуратно сложил в углу дрова. Хворост на растопку лежал отдельно в ящике.
— Посиди со мной, — пригласила его Олине.
— А ты спать не собираешься?
— Сегодня можно не торопиться. — Угу.
— Что скажешь насчет чашечки кофе с ликером?
— Кофе с ликером — это хорошо.
Они сидели за большим столом, погруженные в свои мысли.
Распогодилось. О ветре напоминал лишь слабый шорох, который доносился в открытое окно кухни. Стояла синяя, пряная августовская ночь.
Фома тщательно размешивал в чашке сахар.
ГЛАВА 11
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность…
Книга Песни Песней Соломона, 8:6
При ночном освещении Жуковский выглядел лучше, чем при свете лампы. Дина без стеснения разглядывала его. Они шли по хрустящему песку, смешанному с ракушками. Он — в одной рубашке и жилете. Она — в красной шелковой шали, накинутой на плечи.
— Вы родились не в Норвегии?
— Нет.
Молчание.
— Вам не хочется говорить о вашей родине?
— Не в этом дело. Это долгая история. У меня две родины и два языка. Русский и норвежский. — Он как будто смутился. — Моя мать была норвежка, — объяснил он почти с вызовом.
— Что вы делаете, когда не путешествуете?
— Пою и танцую.
— На это можно прожить?
— Некоторое время.
— Откуда вы приехали?
— Из Петербурга.
— Это очень большой город, правда?
— Очень большой и очень красивый, — ответил он и начал рассказывать о соборах и площадях Петербурга.
— Почему вы так много ездите? — спросила Дина через некоторое время.
— Почему? Нравится, наверное… А кроме того, я ищу.
— Чего же вы ищете?
— Того же, что и все.
— И что же это?
— Правда.
— Правда? Какая правда?
Он удивленно, чуть ли не презрительно поглядел на нее:
— А вы никогда не ищете правды?
— Нет, — коротко ответила она.
— Как же можно жить без правды?
Дина немного отстала. Между ними тут же возник Иаков. Он был доволен.
— Для правды еще придет время, — тихо сказал Жуковский. Потом решительно взял Дину под локоть и вытеснил Иакова из времени и пространства.
Они шли мимо обгоревшего хлева. Внутри громко мычали коровы. Но вообще было тихо. Их встречал запах сгоревшего сена и дерева.
Через белую калитку они вошли в сад. Дина хотела показать Жуковскому беседку, которая была как бы вплетена в зелень сада. Белая, украшенная изящной резьбой. Восьмиугольный домик с головами дракона на каждом углу. Беседка хорошо сохранилась. Хотя зима и унесла несколько цветных стекол.
