После обеда она спала в вольтеровском кресле, укрыв колени пушистым пледом. Вечерами она ложилась одновременно с работниками и вставала с петухами. Ее мучили больные ноги. Но она никому не жаловалась на это, тем более что теперь у нее была комната рядом с гостиной и ей не нужно было подниматься по лестнице.
Матушка Карен не одобряла Дининых планов по перестройке старого дома. Но так как Дина не уступила и плотники принялись за дело, матушка Карен смирилась.
Дом был перестроен, отремонтирован и в конце концов превратился в игрушку.
В тот день, когда работы были закончены и Динины вещи перенесены на новое место, матушка Карен, прихрамывая, перешла через двор, чтобы увидеть все своими глазами.
Она решила, что дом следует выкрасить охрой, а наличники и резной орнамент — белилами.
Дина с ней согласилась. Дом выкрасили охрой. Хватит в усадьбе одного большого белого дома. И вместе с тем Динин дом отличался от красных служебных построек. Особенно украшала его новая стеклянная веранда, выходившая на море. Шпиль, увенчанный головой дракона, цветные стекла. Двустворчатые двери, широкое крыльцо. На нем можно было сидеть, можно было приходить и уходить, и никто бы этого не увидел.
— Чтобы стеклянная веранда с двустворчатыми дверями глядела на море! Дров не напасешься ее топить. В доме всегда будет холодно! — критически заявила Олине. — А эти вазоны с папоротником и розовыми деревьями погибнут в первый же зимний день!
— Мания величия! — сказал ленсман, увидев новый дом. — Стеклянная веранда не сочетается с крышей, покрытой дерном. — Так он считал, но улыбался.
Андерс стоял на стороне Дины. Ему дом нравился.
— Лучше сидеть зимой на крытой веранде, чем в беседке, — сказал он и подмигнул Дине, не побоявшись намекнуть на ее порок.
Матушка Карен преподнесла Дине отростки герани для ее окон.
В день переезда она сидела у Дины в качалке и с улыбкой любовалась всем этим великолепием. Она и словом не обмолвилась о том, что в этом доме умер Нильс.
— Боже мой! Видел бы все это Иаков! — воскликнула она и всплеснула руками.
— Иаков видит то, что видит, — сказала Дина и налила вишневую наливку в две маленькие рюмочки.
Мужчины, закончив работу, ушли и оставили их вдвоем. Аннетте истопила печь. Дым мягко стелился по крыше, а потом уплывал к фьорду. Словно клочки оленьего моха, раскиданные по небесам.
— Надо позвать Олине и Стине! — сказала матушка Карен.
Дина открыла новое окно и крикнула через весь двор. Вскоре они пришли. Четыре женщины собрались под крышей бывшего жилища Нильса.
Олине поглядывала на потолок, где повесился Нильс.
— По-моему, в доме пахнет совсем иначе, — сказала она, вертя маленькую рюмку в пухлых пальцах.
— Это пахнет свежее дерево и новая печка, — объяснила Стине.
— Белая печка! Это же настоящее чудо! Во всем приходе ни у кого нет белой печки! — гордо сказала Олине.
Дина не хотела опустошать залу и забирать оттуда всю мебель. От кровати с пологом она отказалась. Кровать останется Юхану. Но овальный стол и стулья, которые привезла в Рейнснес матушка Карен, заняли в Дининой гостиной почетное место. Они красиво смотрелись на фоне светлых полотняных обоев и светло-зеленых панелей. Так же как и зеркало с полкой и серебряным канделябром.
Этим летом Дина собиралась заказать в Бергене новую мебель.
Ханне и Вениамину она сказала, что хочет купить секретер с потайным ящиком для хранения золота, серебра и драгоценностей. Еще она собиралась приобрести себе широкую и удобную кровать.
В новой кухне было все только самое необходимое. Никто не верил, что Дина станет когда-нибудь себе здесь готовить, но об этом помалкивали.
Виолончели заняли свое место в гостиной. Обе. В этот солнечный день Дина собственноручно, с угрюмым видом, перенесла их сюда.
Когда наливка была выпита, Дина распахнула дверь на веранду и села, зажав между ногами виолончель Лорка.
Она сидела спиной к остальным и, глядя на море, играла полонезы. Ее отделяли от моря цветные окна новой веранды. Оно становилось то кроваво-красным или золотистым, то светло-синим или зеленоватым, в зависимости от стекла, через которое смотрела Дина. Мир беспрерывно менял свой цвет.
А в комнате на стульях сидели женщины Рейнснеса, сложив на коленях руки, и слушали. Впервые все четверо позволили себе освободиться от своих дел одновременно и собраться вместе.
Я Дина. Он ходит по моим новым комнатам. Наклоняется над столом и слушает виолончель Лорка. Волосы его потоком струятся с левой стороны, словно хотят темным водопадом закрыть его голову. Его волосы — ледниковая вода, которая на пути к морю превратилась в шелковые нити. От них мне в глаза летят брызги.
Лео!
Он похож на неотвязные мысли, которые всегда возвращаются. Я будто бы снова стою поздней осенью у старого хлева в Хелле и грею в коровьем навозе босые ноги. Когда он проходит по комнате, меня охватывает удивление, что я еще могу двигаться, говорить, ощущать ветер в волосах. Передвигать ноги. Откуда берутся силы? Откуда поднимаются соки? Те, что сначала бывают свежими, а потом становятся отвратительными, липкими и вонючими? А камни? Кто дал им неодолимую силу? Лежать вечно? Или повторения? Кто решает, чтобы все повторялось? Звуки, что повторяются в гармонических сочетаниях? Бесконечные, закономерные ряды цифр? Полет северного сияния в небесах? Я не понимаю его движения, но оно подчинено своей системе. Как загадка. Меня охватывает удивление, и мне легче терпеть все, когда Лео, с его густой шевелюрой, проходит по моим комнатам. Он прогоняет их всех. Потому что видел обрыв. И слышал рассказ об Ертрюд. И все-таки говорил со мной.
Приедет ли он еще раз?
Кто я, думающая об этом? Дина? Которая делает то, что хочу я?
По ночам люди слышали, как в доме Нильса поет виолончель Лорка. Дина немного увяла, как картофелина, побитая морозом.
Олине, со своим ястребиным взглядом, первая заметила это. Она прямо выложила все, что думает по этому поводу: вот оно, проклятие, за то, что она поселилась в доме, где человек покончил с собой. Нельзя безнаказанно жить под этой крышей. Такой грех не скроешь новыми обоями и новой краской. Он там останется во веки веков. Аминь.
Но все видели, что это проклятие имело и другие последствия для Дины. Она работала как здоровый работник. Вставала на рассвете, а далеко за полночь люди видели в окнах ее тень и слышали музыку, доносившуюся со стеклянной веранды.
Фома был прикован к будням Рейнснеса. Он чуял присутствие Дины в бочках с сельдью, жиротопне и в испеченном Олине хлебе. И он благословлял тот день, когда русский уехал из Рейнснеса и Дина снова, как вол, впряглась в работу.
Фома ощущал ее запах, видел ее бедра, замечал, что запястья у нее стали тоньше. Что волосы начали терять упругость.
