Я, конечно, мог бы сказать, что это меня Дьявол науськал. Дьявол всегда приходится кстати в подобных случаях, не правда ли?
С Авигеей у меня подобных сложностей не возникло; когда мы с нею встретились и сошлись в ту вольную, беспечную пору грабежа и разбоя, коим мы предавались в глухих дебрях южной Иудеи, все встало по местам с такими удобством и гладкостью, что любо-дорого было смотреть. Достаток — мой и моих людей — все возрастал, как и наша репутация. Мы брали жен. Я взял Авигею, как только она стала свободной, что произошло примерно через две недели после нашего с нею знакомства. Брак наш оказался настолько удачен, что чуть позже я, заручившись согласием Авигеи, взял еще и Ахиноаму. Когда человек большую часть времени проводит в движении, а работы по дому все прибавляется, никакая жена лишней не будет. Дело для всякой найдется.
Чем мы жили?
Мы жили с земли. Вернее сказать, с землевладельцев, что составляет немалую разницу. Собственно, это и послужило поводом для моего знакомства с Авигеей.
— Дайте нам еды и одежд, — предлагал я или кто-либо из людей моих обитателям земли, славившейся самыми большими стадами коз и овец, самыми пышными виноградниками и самыми обширными рощами олив, фиг, фиников и орехоплодных дерев, самыми широкими и протяженными полями ячменя и пшеницы, дынь, чечевицы, фасоли, чеснока и лука, — а уж мы позаботимся о том, чтобы никто не украл у вас ни единой овцы.
— Да кто же станет красть у нас овец? — удивлялись эти наивные люди.
— Как знать? — выдержав долгую паузу, отвечал я. — Но я, Давид, сын Иессея Вифлеемлянина, обороню вас от грабежа и поджога, от воров и разбойников. Я с моими людьми буду для вас оградою и днем и ночью во все время.
— Но в Иудее нет воров и разбойников, — поначалу не уступали они.
— Уже есть.
Я произносил эти слова без улыбки, хмуро уставясь прямо в глаза каждому землевладельцу, к которому обращался. Так что, в общем и целом, я не вижу ничего удивительного в том, что люди из Зифа, лежащего в моей родной Иудее, нередко приходили к Саулу в Гиву с доносами насчет того, где я укрываюсь, и вызывались предать меня в руки царя, коли он пойдет на меня. Если я и выражал порою обиду, то скорее притворную.
Непочтительный отказ я получил только от толстого недотепы Навала, мужа моей бесценной Авигеи, что и заставило меня решиться на самые крутые поступки, которые едва-едва успела предотвратить проворная дипломатия этой поразительной дамы. Авигея была женщина весьма умная и красивая лицом. Такая жена у Навала — что золотое кольцо в носу у свиньи. И разве я не обратился к нему со всевозможной учтивостью? Я послал к нему десять отроков с вежливым ходатайством и скромным напоминанием о том, что мы не обижали ни тех, кто стрижет овец его, ни пастухов, и ничего у них не пропало во все время нашего пребывания на Кармиле. Пастухи его могли бы подтвердить, что я целый год стойко защищал их от нас.
Но Навал был законченным хамом, он грубо отверг просьбу моих посланцев поделиться с нами малой толикой благ, коими мы так хотели позволить ему мирно наслаждаться и впредь. Навал был известен всякому как человек жестокий и злой нравом, толстопузый обжора и пьяница, не понимавший да и не заслуживавший такой замечательной жены, какой была женщина, что выехала нам навстречу на следующий день, когда я с четырьмя сотнями воинов двигался скорым маршем, намереваясь убить не только Навала, но и всякого, кто живет в доме его.
— Кто этот Давид, чтобы я был чем-то обязан ему? — опрометчиво высмеял он моих людей в присутствии собственных своих слуг — ему, видите ли, не терпелось вернуться к обжорству и пьянству, которым он как раз перед тем предавался без всякого удержу на празднике стрижения овец. Он гоготал моим людям в лицо да еще и пальцами прищелкивал у них под носами. — Кто такой сын Иессеев? Разве он царь или хотя бы царский слуга, чтобы я угождал ему? Фиг ему, нет, даже не фиг, и фиги не получит от меня ваш Давид. Га-га-га!
Видит Бог, когда мои посыльные рассказали мне, как оскорбительно отвергли мою скромную просьбу, я распалился гневом. Любое унижение посланцев моих всегда было для меня непереносимо. Когда Аннон, сын Нааса Аммонитского, обесчестил людей, мирно посланных мною, чтобы утешить его о покойном отце его, я места себе не находил, пока не добился отмщения. Он обрил каждому из присланных мною половину бороды, и обрезал одежды их наполовину, до чресл, и лишь после того позволил им, голозадым, вернуться ко мне. Я тогда начал войну против всех городов аммонитских, и воевал с ними год за годом, и не успокоился, пока не овладел последней их крепостью и не положил всех людей, бывших в них, под пилы, под железные молотилки, под железные топоры, и не бросил их в обжигательные печи, и не взял венец царя их с головы его, — а в нем было золота талант и драгоценный камень, — и не возложил его на свою голову. И даже после того я успокоения не ощутил. Все это случилось гораздо позже, когда я уже стал могучим царем, но решение отмстить Навалу за обиду, отмстить единственным известным мне в ту пору способом питалось гневом не менее монументальным, так что я принялся осыпать людей моих приказами о приготовлениях к бою.
— Не входите сегодня ночью к женам вашим, — первым делом воскликнул я.
— Мы что, воевать собираемся?
— Да, против Навала из Кармила.
— Без булды?
— Безо всякой булды! Чтобы все у меня были чистыми! Опояшьтесь каждый мечом своим!
Я не шутил. На рассвете я и сам опоясался мечом и выступил на Кармил во главе четырехсот человек, оставив двухсот при обозе.
Хорошо, что я так и не добрался до Кармила. Хорошо, что Авигея, извещенная одним из слуг мужа ее об опасности, которую муж навлек на них безо всякой нужды, поспешила выправить дело, загладить грех, совершенный им против меня. Никогда не встречал я женщины более распорядительной. Она взяла двести хлебов, и два меха с вином, и пять овец приготовленных, и пять мер сушеных зерен, и сто связок изюму, и двести связок смокв, и навьючила на ослов. Мужу своему, Навалу, она о том, что сделала, не сказала ни слова и выехала нам навстречу с пятью хорошенькими девицами, состоявшими при ней в услужении.
Я рад тому, что она так поступила, и не по одной только причине. В конечном итоге, если бы я исполнил мое решение не оставить в доме Навала никого, мочащегося к стене, это вряд ли сослужило бы мне хорошую службу.
Двигались мы пешком. Забудьте о лошадях — у нас ни единой не было, как не было в наших землях никого, способного ездить на них. Авигея нарумянила щеки, накрасила губы, подвела глаза, расчесала и уложила свои темные волосы. Она облачилась в платье и в мантию из блистающего пурпура пустыни. Увидев на фоне яркого неба вереницу ослов с провизией, спускавшуюся к нам по извилинам горы, я приказал моим людям остановиться. Я не знал, кто она, пока Авигея не приблизилась, не спешилась и не представилась.
Прежде мы с ней не встречались. Ей и не снилось, какой я красивый. И я не знал, как прекрасна она. Думаю, в ту минуту на дороге в Кармил, когда она, одолев последние несколько ярдов, поспешила сойти с осла и пала перед ногами моими на лицо свое и поклонилась до земли, можно было расслышать даже звук падения булавки на землю.
