— Есть ли у дождя отец?
— Еще один абстрактный вопрос?
— И ревет ли лев, когда нет перед ним добычи?
— Нафан, мир рушится вокруг меня, охваченный пламенем. Ты не мог бы ограничиться простыми утверждениями наподобие «да» и «нет»?
— Это ты от пророка хочешь услышать «да» или «нет»?
— А что, никак невозможно?
— Ровня ли ворону слон?
— Тебе непременно нужно изображать занозу в заднице?
— Вот, три ненасытимых, — снова заблажил Нафан, — и четыре, которые не скажут: «довольно!» А может, и пять или даже шесть.
— Шестой — это пророк вроде тебя со слушателем вроде меня.
— У меня ступни болят. И на подошвах пузыри.
— Окажи нам обоим услугу. Иди вперед и сядь на одного из ослов.
— Я боюсь свалиться.
— Ну, пусть тебя кто-нибудь поддержит.
С минуту Нафан жевал изнутри щеки.
— И я не хочу подходить близко к этой потаскушке.
— К какой?
— К твоей жене.
— К которой из них?
— Не поймаешь, не надейся. Сам знаешь к какой, — с вызовом ответил он. — Ты хочешь услышать от меня ее имя, чтобы получить повод снести мне голову из-за того, что я знаю — это ты во всем виноват. Надо было меня слушаться. Делать все, что я тебе говорил, слово в слово.
— Ты ничего мне не говорил, пока не выяснилось, что делать что-либо уже поздно. Как же я мог тебя слушаться?
— А все равно надо было слушаться, — упорствовал Нафан. — Мог бы и сам догадаться. Думаешь, это звучит как загадка? Вот я тебе сейчас покажу, что такое настоящая загадка. Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю. Сейчас я тебе скажу, чего я не знаю. Пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице. Ну вот и сказал, разве нет?
— И что ты сказал? Теперь-то ты к чему клонишь?
— Зачем ты все время валял Вирсавию?
— А ты разве пытался меня остановить?
— А откуда я знал, что все так закончится?
— Ты пророк или не пророк?
— Пророк, но не гадалка. Я знаю только то, что мне говорят. Да ведь все по сказанному мной и вышло, разве нет? — злобно возрадовался он. — Все, о чем я тебя предупреждал — и зло воздвиглось на тебя из дома твоего, и ближний твой спит с женами твоими пред солнцем. Значит, я был прав, так? Вот погоди. Погоди, сам увидишь, что сделает Авессалом с женщинами, которых ты оставил дома.
— Так ты это имел в виду? — спросил я. — Почему ты тогда же и не сказал мне, что говоришь об Авессаломе?
— А откуда мне было знать, что я говорю об Авессаломе? Нечего было отнимать жену у Урии и посылать его на погибель от меча детей Аммоновых, вот и все.
— Так чего ж ты не предупредил меня до того, как я это сделал?
— А откуда мне было знать, что ты собираешься сделать? Есть же все-таки вещи, в которых и самому человеку следует кумекать. Разве я знал, что ты посылаешь Урию на смерть? Мне самому об этом только потом сказали, ведь так?
— Кто сказал? — спросил я, наваливаясь на него всей тяжестью моих подозрений. — Иоав?
— Иоав? — Он уставился на меня так словно я спятил. — Не дури. Сам знаешь кто. Бог. Иоав-то тут каким боком прилип?
— Где сейчас Иоав? — Я пристально вглядывался в него.
— Понятия не имею.
— Может быть, где-нибудь там, впереди, поджидает нас, чтобы внезапно напасть?
— Господи, прости! — воскликнул, нет, почти взвизгнул Нафан. Лицо его посерело.
— Это ты во всем виноват, — снова начал он порицать меня, прерываясь лишь для того, чтобы подавить рыдание. — Если со мной что-нибудь случится, все на твоей совести будет. Я виню только тебя, только тебя и никого больше.
— От трех трясется земля, Нафан, — резко сказал я ему, выходя наконец из себя, — четырех она не может носить. Раба, когда он делается царем; глупого, когда он досыта ест хлеб. Позорную женщину, когда она выходит замуж, и служанку, когда она занимает место госпожи своей. А хуже всех четырех, вместе взятых, зареванный зануда вроде тебя, у которого в катастрофическое время, подобное нынешнему, ничего нет за душой, кроме нытья и попреков. Думаешь, мне до тебя есть дело? Иди побеседуй с Богом, может, Он тебя еще пару раз обложит как следует. Авесса! Авесса!
Я приказал Авессе увести от меня Нафана в голову нашей жалкой колонны, подальше от моих ушей и поближе к Вирсавии, которую он поносил как шлюху и с которой состоит ныне в заговоре. Несчастие творит странных наперсников. Вот и я наконец пожалел о смерти Мелхолы. Сейчас я бы с наслаждением поставил Нафана между этими двумя. Тогда же я вновь принялся изводить себя тревожными мыслями относительно Иоава. И относительно брата его Авессы я тревожился тоже, видя в нем возможного изменника.
Безумный, точно Саул с его маниакальными подозрениями на мой счет, я проникался все пущей уверенностью в том, что государственный переворот, совершенный Авессаломом, обязан своим успехом руке Иоава, а тем временем мы приблизились к Иордану, где я и обнаружил его преданно ожидающим меня во главе немалого войска храбрых бойцов, которое он собрал мне в поддержку. Теперь нам, чтобы оказаться в безопасности, оставалось только достигнуть берега реки и перейти ее. Когда мы совершили это и остановились передохнуть на другом берегу, я с упавшим сердцем осознал, что Авессалом проиграет битву со мною и что я не могу позволить себе выиграть ее.
Верный Иоав — как же ненавистен мне был один только вид его, хотя он и принял мою сторону, в особенности оттого, что он ее принял. Как я тужил о моем сыне! В те первые часы я, обнаружив беспочвенность моих сомнений по поводу Иоава, испытывал злобу куда более сильную, чем благодарность за верность его и за превосходство в силе, которое он мне обеспечил. Я чувствовал, что он полностью объегорил меня, не пожелав подтвердить худшие из моих подозрений на его счет.
Безумный, точно Саул, я внимательно вглядывался в Иоава, пока мы продвигались на север, к Маханаиму в земле Галаадской, дабы встать там станом, и клял его за то, что он вероломно оттягивает время, собираясь наброситься на меня в некоем загодя выбранном, удобном для него месте. Однако Иоав так и не перебежал к Авессалому, хоть ныне и стоит стеной за Адонию в соответствии с тем, что считает искренним моим желанием. Он, правда, не потрудился для начала выяснить у меня, в чем оное состоит. Но уж таков Иоав. Он, как сам он однажды похвастался предо мною, — та соломинка, которая размешивает питье, он всегда делает то, чего от него ждут. Он не потрудился спросить меня и о том, желаю ли я смерти Авессалому. «Сберегите мне отрока Авессалома, — приказал я во всеуслышание. — Смотрите же, да не коснется никто из вас отрока Авессалома», — повторил я. Иоав, человек более практичный, чем я, презрел мои приказы и предал его смерти.
