— Макбрайд? — повторил Йоссарян.
— Йоссарян? — Макбрайд, сам того не желая, перенимал разговорную манеру у Йоссаряна.
— Игрушки и текстовые процессоры для ребят, которым нужны наркотики и секс?
— Ну, это только пока они тут болтаются, общаясь с кем ни попадя. Ведь здесь они будут в большей безопасности, чем в другом месте, правда? Ну, что в этом плохого? Йоссарян, что в этом плохого?
Йоссарян устало вздохнул, чувствуя, что теряет самообладание.
— Вы хотите в полицейском участке оборудовать помещение для подающих надежды юных проституток? Ларри, да публика завопит благим матом. И я тоже.
— А вы можете предложить что-нибудь получше? Ведь они все равно приходят сюда, разве нет?
Поскольку Макбрайд с тех пор больше не говорил об этих гуманитарных проектах, Йоссарян решил, что они либо отложены, либо отвергнуты.
Сегодня в запасе у Макбрайда был новый сюрприз, и Йоссарян направился следом за ним из участка во вместительное здание автобусного вокзала, где уже в самых разнообразных своих проявлениях вовсю бурлила жизнь. Люди здесь двигались быстрее, и их становилось все больше; они перемещались автоматически, как призраки, которые выбрали бы совершенно иной путь, будь у них свобода решать. Многие, роняя крошки и обертки, ели на ходу шоколадки, яблоки, хот-доги, пиццы, сэндвичи, чипсы. Всевозможные темные личности занимались делами в соответствии со своей специализацией; лучшие из них, ни на минуту не расслабляясь, всевидящим взором обшаривали толпу, точно выбирая объекты для своих махинаций, другие тупо бродили туда-сюда в поисках того, что подвернется, а третьи, мужчины и женщины, белые и черные, с пустым взором, как сомнамбулы, болтались по автовокзалу и были больше похожи не на хищников, а на искалеченные жертвы.
— Карманники, — сказал Макбрайд, сделав движение подбородком в направлении группки из трех мужчин и двух девушек, все они по виду были латиноамериканцами и выглядели вполне прилично. — Они большие профессионалы, чем мы. И даже в законах разбираются лучше. Смотрите.
Веселая группка трансвеститов двигалась вверх по эскалатору, их лица лоснились от косметики; лица и одежда этих самовлюбленных гермафродитов были вызывающе наглыми, а своей игривостью и кокетством они напоминали переполненных гормонами девиц-скаутов.
Макбрайд провел его по пустому пространству между колонн, поддерживающих площадку наверху со стеклянным фонарем, где размещался наблюдательный пост диспетчерского центра связи, в котором несколько служащих автовокзала, покуривая травку, следили за пятью десятками мониторов. Сотни безмолвных видеокамер совали синие пятачки своих объективов во все щели всех этажей хаотично построенного семиэтажного комплекса, оседлавшего два городских квартала; камеры, не краснея, заглядывали даже в мужские туалеты и на печально известные пожарные лестницы, куда большинство живущих в автовокзале забиралось для ночевки, дружеской беседы или бесстрастного совокупления. Милоу и Уинтергрин уже подумывали о том, как бы преобразовать диспетчерский центр связи в прибыльное предприятие за счет увеличения количества мониторов и почасового проката их любопытным и игрокам, которые заменили бы сотрудников автовокзала и позволили бы получить экономию на их жалованьях, их дорогостоящих медицинских программах, их отпускных и пенсионных. Люди будут стоять в очередях, чтобы поиграть в полицейского и Любопытного Тома. Это развлечение можно было бы назвать «Жизнь в натуре». А когда уровень преступности будет падать, можно будет ставить маленькие сценки и таким образом гарантировать секс и насилие в количестве достаточном, чтобы удовлетворить даже самых кровожадных клиентов.
Они могли бы оформлять заказы для групп японских туристов. А по прошествии какого-то времени они могли бы с выгодой продать все предприятие какой-нибудь японской киностудии.
Макбрайд миновал принадлежащий индейцам газетный киоск, витрина которого была уставлена газетами и красочными периодическими изданиями, вроде «Тайм» и «Уикли Ньюсмэгазин», заголовки которых кричали о крушении русского социализма, величии американского капитализма, недавних банкротствах, пестрели цифрами количества безработных, извещениями о продаже иностранцам еще одного национального исторического памятника; наконец, они остановились перед входом на одну из пожарных лестниц. У Йоссаряна не было ни малейшего желания повторять это путешествие.
— Всего один этаж, — пообещал Макбрайд.
— Наверно, что-нибудь ужасное?
— На это я бы не пошел.
Сверху сюда доносились гулкие звучные голоса праздношатающихся. Лестница была практически пустой, а пол почти чистым. Но у этой цивилизации были сильные ароматы, воздух был напитан запахом табачного дыма, немытых тел и продуктов их жизнедеятельности, смрадом гниения и разложения, который вызывал непреодолимое отвращение и был совершенно непереносим для всех, кроме массы, ежедневно генерирующей его. К полуночи ни для одного из лежащих здесь тел не оставалось жизненного пространства, достаточного для того, чтобы оно могло не соприкасаться с другим телом, еще более непотребным и зловонным. Люди ругались. Здесь были крики, ссоры, поножовщина, ожоги, секс, наркотики, пьянство, битое стекло; к утру на полу оставались убитые или раненые и всевозможные отходы, кроме промышленных. Здесь не было воды или туалета. Мусор не убирали до утра, пока не поднимались обитатели и не направлялись к раковинам и туалетам, чтобы подготовиться к рабочему дню и — несмотря на запрещающие объявления — пополоскаться и постирать в раковинах.
К этому времени уборщики в респираторах и со шлангами уже заканчивали свою работу, смывая накопившуюся за ночь смесь экскрементов, грязи и мусора — обгоревшие спички, пустые пузырьки из-под наркотиков, жестяные банки, иглы, винные бутылки, использованные презервативы и грязные бинты. Неискоренимый вяжущий запах хлорки, словно дезинфицирующий предвестник безжалостного разложения, висел в воздухе.
Макбрайд направился вниз по лестнице, минуя двух бродяг, которые с нагловатым и скучающим видом курили марихуану и пили вино; оценивающе взглянув на Макбрайда, они погрузились в молчание, выражая таким образом свое смирение перед исходившими от него скрытой силой и мужественностью. Внизу лестничного пролета, прислонившись спиной к перилам, спал человек.
Они спустились на бетонную площадку, не потревожив его, а потом на цыпочках обогнули одноногую женщину, с которой совокуплялся человек с тощими белыми ягодицами и иссиня-серой мошонкой, а всего в нескольких шагах крупная темнокожая женщина, раздевшись, протирала спину и подмышки мокрыми бумажными полотенцами, разложенными на газете рядом с сухими и двумя пакетами из супермаркета. Кожа вокруг ее опухших глаз была усеяна бледными веснушками, а спина и шея испещрены рубцеватыми цвета дегтя родинками, напоминавшими меланомы. Она посмотрела сначала на одного, потом на другого, с будничной приветливостью кивнув каждому. Ее отвисшие груди в розоватом бюстгальтере были громадны, а подмышки черны и волосаты. Йоссарян не хотел смотреть вниз на ее обнаженный лобок. Не зная, кто она, он знал, что нет такого предмета, о котором он хотел бы с ней поговорить.
