Она включила телевизор и слушала новости.
Не было никакой войны, никаких выборов, не происходило расовых беспорядков, не случилось ни крупного пожара, ни шторма, ни землетрясения или авиакатастрофы — никаких новостей не было, а она слушала их по телевизору.
Но потом, одеваясь, он почувствовал аппетитный запах яичницы с беконом и поджариваемых в тосты ломтиков хлеба. Эти прожитые им в одиночестве двенадцать месяцев были самыми одинокими в его жизни, а он все еще продолжал жить один.
Но потом он увидел, что она приправляет яичницу кетчупом, и ему пришлось перевести взгляд. Он взглянул на экран телевизора.
Две недели спустя он вдруг обнаружил, что начинает ее подготавливать:
— Мелисса, детка. — Его рука снова лежала на ее плече, и он рассеянно ласкал ее шею пальцем. — Позволь мне сказать тебе, что будет дальше. Это никак не связано с тобой. Просто это изменения, которые, как я знаю, происходят с мужчинами вроде меня, даже если у него женщина, которая ему очень не безразлична; мужчина, который большую часть времени предпочитает проводить в одиночестве, который много думает и фантазирует, на самом деле не очень-то любит отношения, в которых приходится идти на взаимные компромиссы, он большую часть времени хранит молчание, размышляет и безразличен ко всему, о чем может говорить кто-то другой; что бы ни делала женщина, его это не будет особенно трогать, до тех пор пока она помалкивает об этом и не действует ему на нервы. Это случалось раньше, со мной это случается всегда.
На каждый его довод она кивала головой, то ли соглашаясь, то ли просто пытаясь его понять.
— Я сама точно такая же, — начала она с серьезным видом, в глазах ее мелькали искорки, а губы блестели. — Я не выношу людей, которые много болтают или говорят со мной, когда я пытаюсь читать, пусть даже газету, или которые звонят по телефону, когда им нечего сказать, или рассказывают мне о том, что я уже знаю, или повторяются и прерывают меня.
— Извини, — прервал ее Йоссарян, поскольку ему показалось, что она высказалась не до конца. Он убил пару десятков минут в ванной. — Я правда думаю, — сказал он вернувшись, — что я слишком стар, а ты слишком молода.
— Ты не слишком стар.
— Я старше, чем кажусь.
— И я тоже. Я узнала, сколько тебе лет, по истории болезни в больнице.
Вот черт, подумал он.
— И еще я должен тебе сказать, что у меня не будет детей и никогда не будет собаки, и я не собираюсь покупать летний дом ни в Ист-Хэмптоне и ни в каком другом месте.
Справа и слева от его квартиры располагались внушительных размеров меблированные комнаты с ванными и местом для персонального телевизора, может быть, он мог перенести туда свои свидания с Мелиссой и встречаться с ней за ужином. Но тут опять включался телевизор, и раздавались голоса, которые она не слушала. Ей никогда не удавалось попасть на что-нибудь интересное. Хотя любовь к телевидению была одним из тех пороков, которые он не мог простить женщине, он полагал, что с этой женщиной стоит попытаться наладить жизнь.
— Нет, я тебе не скажу, кто она, — ответил Йоссарян на вопрос Фрэнсис Бич после очередного бурного заседания ОКРКАМИМ, на котором Патрик Бич горячо поддержал анонимное предложение Йоссаряна, согласно которому финансовые проблемы музея искусств Метрополитен следовало уладить, избавившись от хранившихся в нем произведений искусства и продав застройщику недвижимость на Пятой авеню. — Она не из того круга женщин, который ты знаешь.
— Это подружка той самой соблазнительной австралийки по фамилии Мор, о которой ты все время говоришь?
— Моркок.
— Что?
— Патрик, ее зовут Моркок, а не Мор.
Патрик в недоумении скосил глаза.
— А я был готов поклясться, ты поправил меня и сказал, что ее зовут Мор.
— Он и поправил, Патрик. Не обращай на него внимания. Это что, та самая медицинская сестра, о которой ты говорил? Мне было бы грустно думать, что ты упал настолько низко, что решил жениться на одной из моих подружек.
— Разве я сказал хоть одно слово о женитьбе? — запротестовал Йоссарян.
— Сказал, — рассмеялась Фрэнсис. — Ты похож на того слона, который всегда все забывает.
Неужели ему предстояла еще одна женитьба?
Колеблющемуся Йоссаряну не нужно было напоминать о немногих благах жизни в одиночестве. Ему не придется слышать, как кто-то разговаривает по телефону. На своем новом проигрывателе с автоматической заменой компактных дисков он мог целиком прослушивать «Лоэнгрина», «Бориса Годунова» или «Мейстерзингеров», или четыре полных симфонии Брукнера, мог крутить их от начала и до конца, купаясь в райских звуках музыки, которые не прерывал женский голос: «Ну, что это за музыка?», или «Тебе что, и правда это нравится?», или «Сделай, пожалуйста, потише. Я пытаюсь слушать новости по телевизору», или «Я говорю с сестрой по телефону». Он мог читать газету, не опасаясь, что кто-нибудь может ухватить следующие страницы, которые он собирался прочесть.
Он полагал, что смог бы вынести еще один брак, вот только времени на новый развод у него не было.
23
КЕНОША
Такая неудобоваримая для мятущегося ума пища распирала голову Йоссаряна во время полета на запад в начале его путешествия на встречу с женой капеллана; единственной целью этого визита было теперь выражение сочувствия и взаимное признание позорного поражения. Когда она увидела его в аэропорту, на ее лице отразилось разочарование, которое она не в силах была скрыть.
Каждый из них надеялся встретить кого-нибудь помоложе.
Герой Зигфрид, как вспомнил впоследствии Йоссарян, отправился совершать свои подвиги в роли галерного раба, сидя за веслами лодки, в которой находилась лошадь Брунгильды, и вскоре, оказавшись тет-а-тет с другой женщиной, без излишних проволочек обручился с нею.
Йоссарян сидел в салоне первого класса, и никакие безумные фантазии подобного рода не тревожили его.
Зигфриду, чтобы предъявить свои права на женщину Брунгильду, пришлось вскарабкиваться на гору и пробираться сквозь огонь.
У Йоссаряна была Мелисса, сама летевшая в Вашингтон.
Когда все это закончилось и, оглядываясь назад, он обдумывал пародию для журнала «Нью-Йоркер», он пришел к выводу, что его путешествие в сравнении с путешествием вагнеровского героя прошло весьма удачно.
Обогатившись на полмиллиона долларов, он оказался перед трудным выбором, но остался при этом в живых и мог этот выбор сделать.
Зигфрид в конце путешествия был мертв; Брунгильда была мертва, была мертва даже лошадь; Вальхалла перестала существовать, вместе с нею ушли и боги; композитор ликовал, а его сладострастная музыка тем временем торжественно затихала, как неуловимый сон, потому что такова уж расчетливая природа искусства и художника.
Йоссарян же мог с нетерпением ожидать в недалеком будущем возможности потрахаться снова. Он получил на это «добро» от своего доктора. Всю свою жизнь он любил женщин и большую часть этой своей жизни он был влюблен больше, чем в одну женщину сразу.
