Медсестра Сью Энн Даккит с трудом выносила Аафрея, и это была одна из многих ее особенностей, очень нравившихся Йоссариану. Ему нравились ее длинные белые ноги и полные округлые бедра; он часто забывал, что от талии и выше она была стройной и хрупкой, а поэтому слишком крепко сжимал ее порой в объятиях. Ему нравилась ее спокойная покорность, проявлявшаяся, когда они оставались на берегу после наступления сумерек вдвоем. Рядом с нею он почти всегда ощущал необычное для него умиротворение. Ему постоянно хотелось притронуться к ней, почувствовать ее физическую близость. Играя в карты, он легонько обхватывал пальцами ее лодыжку или машинально поглаживал собственнической, но почтительной рукой хрупкие, словно раковинки, позвонки ее спинного хребта… Она без смущения, даже немного нарочито показывала при всех свою преданность ему, и это постоянно подогревало его любовь. Обжоре Джо тоже хотелось физически ощутить ее близость, и Йоссариану нередко приходилось унимать его подчеркнуто предостерегающим взглядом. Мисс Даккит флиртовала с Обжорой Джо, чтобы он не остывал, и, когда Йоссариан резко тыкал ее локтем под ребра, в светло-карих глазах у нее вспыхивали озорные искорки.
Карты лежали обычно на полотенце, нижней рубахе или одеяле, и, пока мужчины играли, мисс Даккит лениво тасовала запасную колоду, привалившись спиной к теплому откосу дюны. Когда ей надоедало тасовать карты, она принималась подкрашивать свои слегка загнутые кверху рыжеватые ресницы, заглядывая в маленькое карманное зеркальце и наивно полагая, что если их постоянно подкрашивать, то они непременно станут длиннее. Изредка ей удавалось подтасовать основную колоду или спрятать несколько карт, а когда, обнаружив каверзу, игроки с остервенением швыряли карты на песок, чтобы надавать ей тумаков, она радостно смеялась, испытывая веселое оживление и от их тумаков, и от шутливо-ругательных прозвищ, которыми они ее награждали, и от предупреждений, что в следующий раз она у них всерьез поплатится за свои дурачества. Но едва они снова углублялись в игру, она начинала лепетать всякую несуразицу, и ее щеки покрывал румянец приятного возбуждения, как только они опять начинали тузить ее, хором уговаривая прекратить свои штучки и заткнуться. Мисс Даккит наслаждалась их общим вниманием и шаловливо встряхивала своей короткой каштановой челкой, если ей удавалось сосредоточить на себе, хотя бы ненадолго, взгляды всех игроков. А кроме того, ее приятно волновало соседство множества обнаженных молодых мужчин. Стоило ей немного вытянуть шею или под каким-нибудь предлогом подняться на ноги, и она могла увидеть за цепочкой невысоких дюн двадцать, а то и сорок раздетых мужчин, играющих в волейбол или праздно нежащихся на солнцепеке. Ее собственное тело было настолько знакомым ей и, по ее мнению, невзрачным, что она восхищенно изумлялась, думая, какое глубокое счастье может оно доставить мужчинам… Она не понимала, чем вызывает у Йоссариана его яростную страсть, но ей нравилось верить, что она ее вызывает.
Когда вечерами Йоссариана одолевало желание, он снова уводил мисс Даккит на берег, прихватив для удобства два своих одеяла, и вечера, проведенные с нею, доставляли ему гораздо больше радости, чем ночи в римских борделях, даром что девицы там были куда энергичней, опытней и по-своему свободней мисс Даккит. Но иногда, и это случалось довольно часто, Йоссариан с мисс Даккит просто лежали, обнявшись, между двумя одеялами, как бы защищая друг друга от знобкой, сырой и ветреной ночной прохлады. Чернильно-черные ночи становились все холодней, а звезды в небе казались редкими льдинками. Лунная дорожка туманно освещала подрагивающий на мелких волнах плот, и Йоссариану с мисс Даккит чудилось, что плот уплывает. В прозрачном воздухе явственно ощущалась близость зимы. Летчики из эскадрильи Йоссариана начали сооружать у себя в палатках печи и, заглядывая к нему, восхищались искусно сработанной печкой Орра. Мисс Даккит испытывала горделивое возбуждение, замечая, что Йоссариану постоянно хочется притронуться к ней, но не разрешала ему распускать руки, когда их кто-нибудь мог увидеть, даже если их могла увидеть только мисс Крэймер, которая сидела, навострив свой осуждающий нос, по другую сторону дюны и притворялась слепой.
Мисс Крэймер перестала разговаривать со своей лучшей подругой мисс Даккит из-за ее связи с Йоссарианом, однако по-прежнему всюду ходила за ней, потому что она была ее лучшей подругой.
Когда Йоссариан и мисс Даккит вставали, чтоб искупаться, мисс Крэймер тоже вставала и шла купаться, строго соблюдая обычную десятиярдовую дистанцию и молча осуждая их даже в воде. Если они хохотали и брызгались, она тоже хохотала и брызгалась; если они ныряли, ныряла и она; если они подплывали к песчаной косе, чтобы отдохнуть на песке, она тоже подплывала к песчаной косе и отдыхала. А когда, вволю наплававшись, они вылезали на берег, она тоже вылезала на берег и, вытерев полотенцем плечи, снова садилась в отчужденном отдалении на свое обычное место — спина прямая, как доска, а светлые волосы под солнечными лучами напоминают серебристый нимб. Мисс Крэймер собиралась опять заговорить с мисс Даккит, как только та раскается и попросит у нее прощения. Мисс Даккит предпочитала ничего не менять. Пока мисс Крэймер не объявила ей бойкот, она постоянно боролась с желанием легонько треснуть ее, чтобы она заткнулась.
Мисс Даккит восторгалась Йоссарианом и уже приступила к его перевоспитанию, надеясь коренным образом изменить. Она любила наблюдать, как он дремлет, обняв ее за плечи и уткнувшись щекой в песок, или угрюмо смотрит на бесконечные ряды волн, взбегающих, словно веселые щенята, на отлогий песчаный берег и с шорохом скатывающихся обратно в море. Ее не беспокоило его частое молчание. Она знала, что ему с ней хорошо, и прилежно маникюрила ногти, пока он спал или мрачно о чем-то размышлял, а изредка налетающий с моря теплый послеполуденный ветерок успокоительно шуршал, пересыпая сухой прибрежный песок. Ей нравилось смотреть на его мускулистую, покрытую ровным бронзовым загаром широкую спину, нравилось видеть, как он моментально воспламеняется, когда она вдруг прихватывает губами его ухо, нравилось несговорчиво мучить его до прихода темноты и становиться потом ласково покорной. А когда, утомленный ее ласками, он устало лежал рядом с нею на спине, она любовно целовала его, наслаждаясь блаженством, которое сумела ему даровать.
Йоссариан никогда не чувствовал одиночества наедине с чуткой, прекрасно умевшей молчать, не похожей на других женщин мисс Даккит. Его завораживал и ужасал безбрежный океан. Он мрачно думал, сидя возле мисс Даккит, которая беспечно полировала ногти, о людях, принявших смерть под водой. Их наверняка уже набралось больше миллиона. Где они? Какие существа поживились их плотью? Он представлял себе тяжкую толщу воды, не пропускающую в легкие воздух. На горизонте то появлялись, то исчезали малюсенькие рыбачьи лодки и военные катера, казавшиеся ему нереальными, словно далекий мираж: трудно было поверить, что в них сидят не кукольно крохотные, а самые обычные, торопящиеся куда-то люди. Он смотрел на едва заметную, как отдаленный риф, каменистую глыбу Эльбы, и его взгляд машинально обшаривал смыкающееся с морем небо в поисках призрачного полупрозрачного облачка, проглотившего Клевинджера. А за Эльбой лежала Италия, у берегов которой сгинул Орр. Клевинджер и Орр. Что с ними сталось? Однажды, стоя ранним утром на пристани, Йоссариан заметил в отдалении обросшее водорослями, подгоняемое волнами к берегу небольшое бревно, обернувшееся, когда он внимательнее всмотрелся, утопленником с бледно-лиловым одутловатым лицом — это был первый увиденный им воочию мертвец. Обуреваемый жаждой жизни, он жадно обнимал в минуты подобных воспоминаний мисс Даккит, чтобы ощутить под руками ее живую плоть. Он глядел на воду, готовый увидеть страшные останки Клевинджера или Орра, готовый к любым ужасам, кроме того, который преподнес ему в конце концов Маквот, когда его самолет, внезапно вспугнув спокойную тишину, возник словно бы ниоткуда над кромкой прибоя и со зловещим, устрашающе грохочущим ревом устремился вдоль берега к плоту, на котором бледный и костлявый, даже если смотреть издалека, Кроха Сэмпсон дурашливо подпрыгнул, чтобы дотянуться до самолета рукой, как раз в тот момент, когда из-за капризно вздохнувшего ветерка или мимолетного просчета Маквота самолет провалился вниз ровно настолько, чтобы рассечь лопастью винта подпрыгнувшего Кроху Сэмпсона напополам.
