Доктора Дейнику призвали на военную службу, загнали в тесную каюту теплохода и отправили хирургом на Пьяносу в Двадцать седьмую воздушную армию, хотя он до смерти боялся летать.
— Как будто у меня мало трудностей на земле, — обиженно и близоруко помаргивая карими бусинами глаз, пожаловался доктор Дейника. — Мне просто незачем искать их в небе, они сами меня ищут. Вроде тех молодоженов, которые свалились мне на голову перед войной.
— А что молодожены? — поинтересовался Йоссариан.
— Да вот, понимаешь, явились однажды прямо с улицы, даже без предварительной записи. Он и она. Никогда мне ее не забыть! Юная, свеженькая, фигурка — во сне такой не увидишь, а на шее цепочка и медальон со святым Антонием. Святого-то Антония я, конечно, чуть попозже разглядел, когда увел ее в смотровой кабинет, чтоб обследовать — они жаловались, что у них нет детей. Ну, все у нее было в порядке, и я пожелал им счастья, и они без всяких возражений заплатили мне сколько нужно, а прощаясь, я пошутил. «Нельзя, — говорю, — так страшно искушать святого Антония». «Это кто еще такой — святой Антоний?» — сразу же вцепился в меня ее муженек. «А вы спросите, — говорю, — жену, она вам объяснит». «Спрошу», — говорит, и они ушли. А через пару дней является он ко мне один и объявляет моей медсестре, что ему надо со мной повидаться — сию же минуту и без всяких промедлений. Ну, провела она его ко мне в кабинет, и, как только мы остались одни, он двинул меня по уху.
— Двинул по уху?
— По уху. Обозвал умником и двинул. «Так ты, стало быть, умник?» — спрашивает. И со всего размаха по уху бац! Я только на полу и опомнился. Без всяких шуток.
— Какие уж тут шутки, — сказал Йоссариан. — А за что?
— Откуда же мне знать — за что? — брюзгливо откликнулся доктор Дейника.
— Может, все дело в святом Антонии? — предположил Йоссариан.
— Да кто он, собственно, такой, этот святой Антоний? — с тупым недоумением спросил доктор Дейника.
— А я почем знаю? — сварливо отозвался Вождь Белый Овсюг, влезая в палатку с бутылкой виски, нежно прижатой к могучей груди. Пошатнувшись, он плюхнулся на койку между Йоссарианом и доктором Дейникой.
Доктор Дейника молча схватил стул и выбрался из палатки, горестный и сгорбленный под бременем вечных несправедливостей. Ему было невыносимо общество соседа.
Вождь Белый Овсюг считал его психом.
— Неведомо что у парня в башке, — с укором проворчал он. — Мозгов у него нету, что ли? Ему бы давно уж взяться за лопату, а он? И ходить никуда не надо — просто копай прямо в палатке, под моей койкой. Копнешь разок-другой — и наткнешься на нефть. Он что, не слышал, что ли, про того солдата, который наткнулся на нефть? Еще в Штатах. Этот, как его — крысенок-то недоделанный, сопляк из Колорадо…
— Уинтергрин.
— Во-во, Уинтергрин.
— Он боится, — сказал Йоссариан.
— Уинтергрин-то? — Вождь Белый Овсюг с явным восхищением покачал головой. — Ну нет, этот сопливый умник, он, стервец вонючий, никого не боится, даром что салажонок.
— Доктор Дейника боится, — объяснил ему Йоссариан. — В том-то все и дело.
— А чего ему бояться?
— Тебя и за тебя. Он боится, что ты умрешь от воспаления легких.
— Ну, тут-то у него правильно мозги работают, пускай боится, — одобрительно сказал Вождь Белый Овсюг, и в груди у него зарокотало могучее басовитое ржание. — Обязательно умру. Дай только срок.
Вождь Белый Овсюг, смуглый и красивый оклахомский индеец с массивным, словно бы высеченным из камня, лицом и вечно взъерошенными черными волосами, твердо решил умереть от воспаления легких, потому что так ему предписывала, как он объяснял, его вера. Это был вспыльчивый, мстительный и отнюдь не романтичный индеец, считавший, что все ненавистные ему чужаки вроде гнусов, корнов, кошкартов и хавермейеров должны убраться восвояси — туда, откуда явились их поганые предки.
— Ты не поверишь, Йоссариан, — доверительно, но так, чтобы слышал и затравленный доктор Дейника, проговорил он, — до чего хорошо было в нашей стране, пока они не испоганили ее своим похабным благочестием.
Вождь Белый Овсюг вступил на тропу мщения белому человеку. Он читал по складам, а писать почти не умел, и капитан Гнус назначил его своим помощником по разведке.
— Некогда мне было учиться читать и писать, — распаляя, на страх доктору Дейнике, свою воинственную мстительность, рассказывал Вождь Белый Овсюг. — Ведь ихние нефтяники ровно стервятники вокруг нас кружили: только мы раскинем стойбище, они уже тут как тут и сразу начинали бурить. И, как только начинали бурить, сразу натыкались на нефть. А как только натыкались на нефть, сразу прогоняли нас в другое место. Мы были для них вроде волшебной лозы — даром что живые люди, — чтоб отыскивать им нефть. У нас ведь от рождения чутье на эту самую нефть, вот нефтяные фирмы со всего света за нами и охотились. Мы все время кочевали. Попробуй тут воспитай ребенка — ни шиша у тебя не получится. Я, пожалуй, никогда в одном месте больше недели и не жил.
Геологи помнились ему с самых первых младенческих лет.
— Только, бывало, родится новый Белый Овсюг, — продолжал он, — нефтяные акции на бирже враз дорожают. И вот вскорости за нами повсюду стали таскаться ихние буровики со своим снаряжением, чтобы, значит, опередить друг друга, как только мы выберем место для стойбища. А нефтяные фирмы все время объединялись — им ведь было выгодно отряжать за нами поменьше людей, — да толпа-то вокруг нас все равно росла. Нам даже ночью не давали спокойно поспать. Только мы остановимся, останавливались и они. А когда мы сворачивали стойбище, они тащились за нами следом со всеми бульдозерами, буровыми вышками, походными кухнями да вспомогательными движками. И превратились мы в бродячих подсобников бизнесу, так что многие отели, даже из самых шикарных, стали присылать нам приглашения, чтоб мы, значит, оживляли у них в городах деловую жизнь. Ихние предложения сулили нам райскую благодать, да оказывались потом липой, потому что мы были индейцы, а индейцам в шикарные отели вход заказан. Расовые предрассудки страшная штука, Йоссариан. Страшней войны. Ты только подумай, как страшно, когда мирного и приличного индейца не отличают от желторотого китаезы, бледнозадого итальяшки или черномазого негритоса! — Вождь Белый Овсюг с мрачным осуждением покачал головой. — И вот, Йоссариан, вскорости мы подошли к началу конца — да иначе-то и быть не могло. Им, значит, взбрело в голову преследовать нас впереди. Они норовили угадать, где мы раскинем стойбище, чтобы начать бурить, пока нас нет, и мы уж нигде не могли остановиться. Только нам, бывало, захочется отдохнуть, а они уже тут как тут и гонят нас прочь. У них прорезалась такая вера в наше чутье, что они гнали нас еще до ихней проверки, есть ли под нашей палаткой нефть. А мы так устали, что даже не всполошились, когда попали в последнюю передрягу. Однажды поутру они окружили нас кольцом, чтобы прогнать, куда бы мы, бедолаги, ни двинулись. Они отовсюду зорко следили за нами, будто индейцы перед атакой. Это был конец. Мы не могли остаться на месте, потому что нас гнали прочь. И не могли сдвинуться с места, потому что нас везде ждали, чтобы прогнать. Только война спасла мне жизнь. Она разразилась в последнюю секунду. Власти вызволили меня повесткой из этого гиблого кольца и отправили на призывной пункт в Колорадо. Вот почему я остался жив — один-единственный из всей нашей семьи.
