— Когда я поймал его в железнодорожной траншее.
— И он сказал тебе об этом? В траншее?
— Он сказал мне об этом у себя в служебном закутке, когда мы вылезли из траншеи и запрыгнули к нему в палатку через окно. Но он просил меня никому не говорить, что он мне об этом сказал, а значит, и ты держи язык за зубами, ладно?
— Грязный лживый интриган! — вскричал доктор Дейника. — Ну кто его уполномочивал трепаться? А сказал он, как я могу освободить тебя от полетов?
— Ты должен написать бумажку с указанием, что у меня возможен нервный срыв, и отослать ее в штаб полка. Доктор Стаббз постоянно освобождает людей от полетов, так почему бы тебе не последовать хоть раз его примеру?
— Ну, освобождает он их от полетов; и что потом? — со злобным ехидством осведомился доктор Дейника. — Разве им дают уехать домой? Их возвращают в строй, а доктора Стаббза норовят сжить со свету. Разумеется, я могу написать бумажку, что ты не в состоянии летать. Но есть одна закавыка.
— Поправка-22?
— Разумеется, она. Если я освобожу тебя, штаб полка должен утвердить мое решение, а этого не будет. Они возвратят тебя в строй — и что, ты думаешь, сделают потом со мной? Пошлют, скорее всего, на Тихий океан. Нет уж, спасибо. Я не желаю из-за тебя рисковать.
— А может, все же попробовать? — продолжал упрашивать Йоссариан. — Медом тебе, что ли, намазали Пьяносу?
— Пьяноса мне хуже горькой редьки. Но все-таки лучше, чем Тихий океан. Меня не испугала бы какая-нибудь цивилизованная дыра, где я смог бы иногда заработать доллар-другой абортами. А на тихоокеанских островах есть только джунгли, дожди да сырые ветры. Я там сгнию.
— Ты и здесь гниешь.
— Гнию? — злобно вскинулся доктор Дейника. — Смотри, как бы тебе самому не сгнить в земле еще до окончания войны, а я-то, даст бог, выживу.
— Так про это я и говорю, будь оно все проклято! — воскликнул Йоссариан. — Ты же можешь спасти мне жизнь!
— Не мое это дело — спасать жизни, — огрызнулся доктор Дейника.
— А какое у тебя дело?
— Откуда я знаю, какое у меня дело! Мне с юности долдонили, что главное дело в нашей профессии — это свято соблюдать профессиональную этику и не давать показаний против других врачей. Послушай-ка, уж не думаешь ли ты, что только тебе угрожает опасность? Я вот, например, до сих пор не могу добиться от этих двух шарлатанов, которые пристроились у меня работать, что именно со мной неладно.
— Может, у тебя опухоль Юинга? — саркастически пробормотал Йоссариан.
— Ты думаешь? — в ужасе вскричал доктор Дейника.
— Некогда мне об этом думать, — отрезал Йоссариан. — Я вот думаю, что откажусь от боевых вылетов. Не расстреляют же меня за это, как ты считаешь? Я летал на бомбардировку пятьдесят один раз.
— А почему б тебе не дотянуть до пятидесяти пяти и потом уж поставить точку? — предложил доктор Дейника. — Ты ведь еще ни разу не отлетал положенное, даром что постоянно собачишься.
— Да разве тут отлетаешь положенное, если всякий раз, как я приближаюсь к концу, полковник набавляет?
— Ты не можешь налетать положенное из-за непрерывных отлучек то в госпиталь, то в Рим. Тебе было бы гораздо легче стоять на своем, если б ты совершил пятьдесят пять вылетов, а потом уж уперся. Тогда, может, я и подумал бы, чем тебе помочь.
— Ты обещаешь?
— Обещаю.
— А что ты обещаешь?
— Я обещаю, что подумаю, чем тебе помочь, если ты совершишь пятьдесят пять боевых вылетов и уговоришь Маквота снова записать меня в бортовой журнал, чтобы мне заплатили летную надбавку без всяких полетов. Я боюсь летать, понимаешь? Читал ты об аварии самолета в Айдахо три недели назад? Шестеро убитых. Это какой-то ужас! Просто не понимаю, почему они так хотят загнать меня каждый раз на четыре часа в самолет, чтобы выдать мне летную надбавку. У меня и без того уйма тревог, не могу я еще тревожиться, что мне придет конец, когда угробится самолет.
— Я тоже тревожусь, что мне придет конец, когда угробится самолет, — заметил Йоссариан. — Не ты один.
— Да, но меня еще тревожит моя опухоль Юинга, — с горестной гордостью напомнил ему доктор Дейника. — Как ты думаешь, не поэтому ли у меня постоянный насморк и озноб? Попробуй-ка, прощупывается у меня пульс?
Йоссариана тревожила не только опухоль Юинга, но еще и меланома. Гибель подстерегала его со всех сторон, и уберечься от нее, даже при самой чуткой осмотрительности, было невозможно. Когда он размышлял об угрожавших ему смертельных болезнях и гибельных случайностях, его поражало, что он до сих пор жив и здоров. Это было чудо. Всякий новый день приносил новые опасности. А ему тем не менее удалось дожить до двадцати восьми лет.
Глава восемнадцатая
СОЛДАТ, У КОТОРОГО ДВОИЛОСЬ В ГЛАЗАХ
Йоссариан был здоров благодаря подвижному образу жизни, свежему воздуху и активному отдыху в спортивном коллективе; чтобы избавиться от всего этого, он и решил впервые залечь в госпиталь. Однажды утром, когда инструктор по физкультуре в Лауэри-Филде приказал курсантам выходить на зарядку, Йоссариан отправился в санчасть и пожаловался на боли в правом боку.
— Гони его, — сказал капралу дежурный врач, разгадывавший кроссворд.
— Мы не можем его выгнать, — отозвался капрал. — По новой инструкции всех, кто жалуется на боли в области живота, надо держать под наблюдением не меньше пяти суток, потому что, когда их выгоняешь, они мрут, симулянты несчастные, как мухи.
— Ну-ну, — пробормотал, не отрываясь от кроссворда, дежурный врач. — Стало быть, гони его через пять дней.
У Йоссариана отобрали одежду и водворили его в госпитальную палату, где он превосходно проводил время, если никто из его соседей не храпел. Наутро молодой и внимательный практикант-англичанин обратился к нему с вопросом о его печени.
— По-моему, у меня аппендицит, — сказал Йоссариан.
— Аппендицит — это чепуха, — авторитетно объявил ему практикант. — С аппендицитом вы у нас не задержитесь — прооперируем и быстренько отправим обратно в часть. А вот с печенью вы могли бы надолго здесь застрять. Ведь мы практически ни черта не знаем про печень. Нам точно известно, что она существует, и мы неплохо осведомлены, какие у нее функции, когда она функционирует нормально. Но на этом наши знания кончаются. Что такое, в сущности, печень? Мой отец, например, умер от рака печени и прекрасно себя чувствовал, пока она его не убила. Он так и дожил до смерти без всяких болезненных ощущений. Меня это в какой-то степени удручало, потому что я его ненавидел. Эдипов, понимаете ли, комплекс.
— А чем здесь должен заниматься английский военный врач? — поинтересовался Йоссариан.
— Об этом я расскажу вам завтра утром, — посмеиваясь, ответил ему практикант. — А вы пока выбросьте этот дурацкий пузырь со льдом, чтоб не умереть, чего доброго, от воспаления легких.
