— Но вы же вроде не имеете права досматривать письма, — в замешательстве пробормотал капеллан.
— Правильно, — подтвердил капрал Уиткум. — Досматривать письма имеют право только офицеры. Поэтому я расписался от вашего лица.
— Да ведь и у меня, по-моему, нет такого права.
— Все предусмотрено, — успокоил капеллана капрал Уиткум. — Я расписался от вашего лица, но не вашей фамилией.
— А разве это не подлог?
— И тут все предусмотрено, не волнуйтесь. Единственный, кто может обжаловать подделку подписи, — это тот, чью подпись подделали, так что я ради вашей безопасности выбрал имя умершего — подписался как Вашингтон Ирвинг. — Капрал Уиткум внимательно посмотрел на капеллана, будто в ожидании буйного протеста, а потом доверительно, со скрытой насмешкой сказал: — Мне пришлось быстро соображать, вы согласны?
— Ох, не знаю, — дрожащим полушепотом жалобно отозвался капеллан, искоса глядя в мучительном недоумении на своего ординарца. — Мне что-то непонятен ход ваших мыслей. Ну как я могу выиграть в чьем-нибудь мнении, если вы подписались за меня именем Вашингтона Ирвинга?
— Так они же уверены, что вы и есть Вашингтон Ирвинг. Неужели вам не ясно? А теперь они окончательно убедятся, что это вы.
— Да ведь именно в этом их и надо вроде бы разубедить, — неуверенно пролепетал капеллан. — А вы дали им в руки доказательство моей мнимой вины. Разве нет?
— Если б я знал, что вы такой злостный формалист, то даже не подумал бы вам помогать, — с негодованием заявил капрал Уиткум и вышел из палатки. Через несколько секунд он вошел снова. — Я вас, можно сказать, спас, никто за всю вашу жизнь не оказал вам такой великой услуги, а вы не желаете это усвоить. Вы не желаете усвоить, как надо выражать признательность. Вот в чем ваша беда.
— Простите, капрал, — сокрушенно извинился капеллан. — Простите, ради Христа. Мне, признаться, и самому непонятно, что я плету, — так меня ошеломил ваш рассказ. Я вам очень благодарен.
— А как насчет писем родственникам убитых? — немедленно осведомился капрал Уиткум. — Я бы прямо сразу сделал первые наброски.
У капеллана отвисла челюсть.
— Ох, нет, — простонал он. — Только не сейчас.
Капрал Уиткум рассвирепел.
— Я ваш лучший друг, а вы не желаете это осознать, — возмущенно прорычал он и вышел из палатки. — Я хочу вам помочь, — входя в палатку, объявил он, — а вы не желаете это замечать. Вам же угрожает страшная опасность. Агент ОБП помчался в госпиталь, чтоб написать про вас новый доклад в связи с помидором.
— О чем вы говорите? — испуганно сморгнув, спросил капеллан.
— О том помидоре, который вы прятали в кулаке, когда появились на поляне. Да вот же он! Вы и сейчас его прячете.
Капеллан разжал пальцы и удивленно воззрился на обретенный в кабинете полковника Кошкарта помидор. Он торопливо положил его на стол.
— Мне дал этот помидор полковник Кошкарт, — объяснил он, с ужасом понимая, как смехотворно звучит его объяснение. — Он долго настаивал, чтоб я его взял.
— Со мной вы можете не темнить, — сказал капрал Уиткум. — Мне-то безразлично, украли вы его или нет.
— Украл? — изумленно воскликнул капеллан. — Да зачем стал бы я красть помидор?
— Вот и нас это сначала поставило в тупик, — признался капрал Уиткум. — А потом агент ОБП решил, что вы, возможно, спрятали в помидоре какие-то важные секретные документы.
Капеллан так и осел под тяжестью этого невыносимого обвинения.
— Не прятал я в помидор секретных документов! — с простотой отчаяния выкликнул он. — Да если уж на то пошло, я и брать-то его не хотел. Вот он, перед вами, возьмите его, если хотите. Возьмите и проверьте.
— Не хочу я его брать.
— Возьмите, пожалуйста, — еле слышно попросил капеллан. — Мне хочется от него избавиться.
— Не хочу я его брать! — рявкнул капрал Уиткум и с гневным лицом вышел из палатки, едва сдерживая ухмылку ликующего торжества, потому что он завел себе с помощью подлога могучего союзника — агента ОБП — и опять сумел притвориться перед капелланом глубоко удрученным.
Бедный Уиткум, вздохнув, подумал капеллан и снова решил, что болезненные странности ординарца лежат на его совести. Он молча, уныло и бездумно сидел за столом, дожидаясь возвращения капрала Уиткума. А когда его преувеличенно твердые шаги затихли в отдалении, пригорюнился еще сильней. Ему ничего не хотелось делать. Он решил подкрепиться вместо обеда двумя плитками шоколада с орехами из своего армейского сундучка и запить их тепловатой водой из походной фляги. Ему казалось, что вокруг клубится плотный туман мрачной безысходности, и он не видел ни малейшего просвета впереди. Его очень беспокоило, кем он предстанет в глазах полковника Кошкарта, когда тот узнает, что он взят под подозрение как Вашингтон Ирвинг, и кем он уже предстал в его глазах, когда завел с ним разговор о шестидесяти боевых вылетах. Мир утопал в несчастьях, и при мысли об этом капеллан тоскливо поник головой, понимая, что он никому не способен помочь, а себе и вовсе умеет только вредить.
Глава двадцать первая
ГЕНЕРАЛ ДРИДЛ
В глазах полковника Кошкарта капеллан был ничтожным пустяком, о котором он мгновенно забыл, потому что его внезапно ослепил новый угрожающий жупел — Йоссариан.
Йоссариан! При мерзостных звуках этого уродливого слова у полковника Кошкарта леденела в жилах кровь и жарко перехватывало дыхание. Когда капеллан неожиданно упомянул это безобразное имя — Йоссариан, — оно всколыхнулось в памяти полковника Кошкарта подобно звону зловещего колокола. А когда за капелланом захлопнулась дверь, воспоминания о голом человеке в строю нахлынули на полковника Кошкарта буйными волнами невообразимо унизительных для него подробностей. Он задрожал и взмок. Открывшееся совпадение было столь чудовищным и невероятным, что оно поневоле воспринималось как дьявольское знамение. Ведь голый человек, получивший в парадном строю «Боевой летный крест» из рук генерала Дридла, тоже звался Йоссарианом! А теперь некий Йоссариан угрожал ему осложнениями из-за его недавнего приказа об увеличении нормы боевых вылетов до шестидесяти. Хотелось бы ему знать, был ли это один и тот же Йоссариан!
Полковник Кошкарт встал и принялся в тяжкой тоске бродить по комнате. Его угнетала непостижимость происходящего. Голый человек в строю, безрадостно размышлял он, застрял у него в горле, как зазубренная кость. То же самое следовало сказать про таинственно переместившуюся на карте линию фронта перед бомбардировкой Болоньи и семидневную проволочку с уничтожением моста у Феррары, хотя уничтоженный в конце концов мост, бодро припомнил полковник Кошкарт, обернулся для него благодатным даром судьбы, несмотря на то что потерянный тогда при втором заходе самолет приходилось признать торчащей у него в горле костью, чего нельзя было сказать про медаль, полученную по его представлению бомбардиром, который повел свое звено на второй заход, — медаль, данная бомбардиру его полка, была для полковника Кошкарта благотворным даром судьбы, в отличие от самого бомбардира, навеки застрявшего у него в горле, словно пакостная кость, поскольку из-за второго захода был сбит самолет. И звался этот бомбардир, как вдруг с ужасом вспомнил полковник Кошкарт, тоже Йоссарианом! Так, значит, их было трое? Его глянцевитые глаза изумленно выпучились, и он судорожно оглянулся — мало ли что могло твориться у него за спиной! Всего час назад в его жизни не было ни одного Йоссариана, а теперь они начали выскакивать один за другим, будто черти из табакерки. Он попытался успокоиться. Ему пришло в голову, что Йоссариан — редкое имя, поэтому, возможно, не существовало трех Йоссарианов, а было только два Йоссариана или даже всего один Йоссариан… но это не имело никакого значения! Его подстерегал неотвратимый рок. Чутье подсказывало ему, что он приближается к необоримой вселенской катастрофе, и его мясистые, весьма объемистые телеса задрожали, словно встряхиваемое желе, когда ему представилось, что Йоссариан, кем бы он ни оказался, сыграет в его жизни роковую роль.
