«Йоссариан!»
А рядом с пунктами «Болонья (перемещенная на карте линия фронта — при осаде)», «Отравление пищи (Болонья, при осаде)» и «Оханье (эпидемия перед полетом на Авиньон — при инструктаже)» уверенно и четко вывел: «?» Это означало, что ему следует немедленно начать расследование, не замешан ли тут Йоссариан.
Внезапно у него задрожали руки, так, что писать он больше не мог. Ему стало невыносимо страшно; липкий от испарины и словно бы распираемый изнутри от страха, он вскочил на ноги и бросился к открытому окну, чтобы глотнуть свежего воздуха. Увидев под окном тир для стрельбы по тарелочкам, он страдальчески вскрикнул, стремительно повернулся к окну спиной и начал обшаривать лихорадочным взглядом стены комнаты, как если бы они кишели Йоссарианами.
Никто его не любил, а генерал Дридл ненавидел, и только генерал Долбинг относился к нему хорошо, хотя и в этом он не был уверен, потому что полковник Каргил, адъютант генерала Долбинга, наверняка вынашивал собственные честолюбивые замыслы и, значит, вполне мог выставлять его в дурном свете перед генералом Долбингом. Хорошим полковником можно назвать только мертвого полковника, подумал он, — если не считать его самого. А достойным доверия он решился бы назвать только полковника Мудиса, которому, однако, тоже не мог полностью доверять из-за его родственных связей с генералом Дридлом. Мило Миндербиндер был, конечно, для него благословенным даром судьбы, но бомбовый удар, обрушенный самолетами Мило на их полк, застрял у него в горле, как зловредная кость, хотя Мило искусно свел все обвинения на нет, обнародовав гигантские прибыли, полученные синдикатом от сделки с врагом, и убедив каждого, что бомбардировка собственных однополчан и самолетов чрезвычайно выгодна, а значит, способствует расцвету частного предпринимательства. Но все же полковник Кошкарт не мог полностью положиться на Мило, поскольку его норовили сманить другие полковники, а ведь у него в полку служил еще и этот вшивый Вождь Белый Овсюг, про которого этот вшивый лодырь капитан Гнус утверждал, что именно он, и никто другой, передвинул на карте линию фронта во время Достославной осады Болоньи. Вождь Белый Овсюг нравился полковнику Кошкарту, поскольку всякий раз бил по носу этого вшиваря полковника Мудиса, когда он попадался ему под пьяную руку. Он, правда, нравился бы полковнику Кошкарту еще больше, если бы бил по жирным мордасам и подполковника Корна. Подполковник Корн был вшивый умник. Это ярило кого-то в штабе Двадцать седьмой воздушной армии, и все его доклады возвращались обратно с издевательским разносом, а он давал взятки хитроумному штабному писарю Уинтергрину, чтобы тот узнал, кто из армейских штабистов точит на него зуб. Потеря самолета во время второго захода на цель при бомбардировке Феррары не способствовала воинской славе полковника Кошкарта — так же, как и сгинувший в прозрачном облачке самолет, — а ведь его он даже не записал! Полковник Кошкарт попытался припомнить, не сгинул ли вместе со сгинувшим самолетом и Йоссариан, но сразу понял, что тот, к сожалению, не мог сгинуть вместе со сгинувшим самолетом, раз все еще был жив и угрожал ему гнусной склокой из-за каких-то вшивых пяти дополнительных вылетов.
Возможно, шестьдесят боевых вылетов и правда чересчур много, подумал полковник Кошкарт, однако тут же сообразил, что, обязав своих людей совершать больше вылетов, чем другие, добился значительного превосходства над соперниками в борьбе за генеральский чин. Недаром подполковник Корн постоянно повторял, что армия наводнена командирами полков, которые добросовестно выполняют свой долг, и необходим какой-нибудь истинно драматический жест, вроде резкого увеличения нормы боевых вылетов, чтобы обратить всеобщее внимание на свои выдающиеся способности к руководству людьми. Ни один из генералов не возражал, как заметил полковник Кошкарт, против его действий, но и особого значения никто им тоже, по-видимому, не придавал, и получалось, что шестьдесят боевых вылетов — незначительное достижение, а стало быть, норму надо повысить до семидесяти, восьмидесяти, сотни, тысячи или, лучше всего, сразу до шести тысяч вылетов, думал полковник Кошкарт.
Полковник Кошкарт был уверен, что под начальством утонченного интеллектуала вроде генерала Долбинга ему служилось бы гораздо лучше, чем у такого бесчувственного грубияна, как генерал Дридл, поскольку генерал Долбинг в силу своего происхождения и воспитания — элитарные традиции Новой Англии служили тому порукой — обладал достаточной проницательностью, чтобы заметить и оценить особые достоинства полковника Кошкарта, хотя генерал Долбинг никогда не показывал, что заметил их или оценил. Однако полковник Кошкарт чувствовал, что между усложненно восприимчивыми, уверенными в себе людьми существует тайное взаимопонимание, которое не выставляет себя напоказ. Они с генералом Долбингом люди одного круга, а этим уже решительно все сказано, и полковник Кошкарт не сомневался, что если у него хватит выдержки мудро дождаться своего часа, то он будет выделен и отмечен, хотя его самолюбие тяжко страдало, когда он видел, что генерал Долбинг, блистая эрудицией или остроумием, не старается произвести на него большее впечатление, чем на всех других, включая нижние чины. Тут могло быть два объяснения: или полковник Кошкарт не сумел должным образом себя зарекомендовать, или генерал Долбинг только притворялся одухотворенным, тонким и проницательным интеллектуалом, а по-настоящему блистательной личностью был генерал Дридл, обаятельный, дальновидный, отзывчивый командир, у которого полковнику Кошкарту и следовало служить, а значит, он окончательно запутался, с кем он заодно, и единственным выходом в таком случае было остервенело долбить по кнопке звонка на столе, чтобы прибежавший к нему в кабинет подполковник Корн рассказал, как все его любят, успокоил насчет Йоссариана и обстоятельно доложил о его успехах на доблестном пути к званию генерала.
На самом-то деле у полковника Кошкарта не было ни малейшей возможности стать генералом. Во-первых, из-за рядового экс-первого класса Уинтергрина, который тоже хотел стать генералом и всегда уничтожал, уничижал, искажал, клал под сукно или отправлял не по адресу любой доклад, положительно характеризующий полковника Кошкарта. А во-вторых, из-за генерала Дридла, который уже занял генеральскую должность и знал о замысле генерала Долбинга спихнуть его с этой должности, но не знал, как ему противостоять.
Генерал Дридл, коренастый, с бочкообразным торсом грубоватый человек чуть за пятьдесят, командовал авиабригадой. Нос у него был широкий и красный, а морщинистые массивные белесые веки, наподобие дряблых жирных окороков, обрамляли маленькие серые глаза. При нем постоянно обретались медсестра и зять, с которыми он почти не разговаривал, потому что, когда был сравнительно трезвым, чаще всего мрачно молчал. Генерал Дридл угробил слишком много времени на добросовестную армейскую службу и понимал, что упущенного не наверстать. Он отстал от времени, и его не принимали в новые подспудные группировки, негласно объединявшие молодых преуспевающих офицеров. Когда он думал, что вокруг никого нет, на его резко очерченном, хмуром лице появлялось выражение подавленного уныния. Он истово пил. Подчиненные знали его как непредсказуемого самодура. «Война — дьявольская мерзость», — частенько говаривал он и пьяный, и трезвый, да так в самом деле и думал, что не мешало ему умело обделывать прибыльные дела вместе со своим зятем, хотя они постоянно поносили друг друга.
