— Ох нет, конечно же, нет, — уверил его капеллан. — Ни в коем случае. А вы и правда живете в лесу?
Капитан кивнул, и капеллан с уважительным состраданием посмотрел на его бледное, ноздревато-пористое, изможденное постоянным недоеданием лицо. Тело капитана напоминало бесплотный костяк, облаченный в несколько неопрятно обвисших на нем, измятых и затрепанных мешков, а к мешкам прилипли сухие травинки. Он очень давно не стригся, и глаза у него были обведены широкими темно-синими кругами. Ощущая, что готов расплакаться от жалости, капеллан с глубоким уважением смотрел на замызганного капитана и сочувственно соображал, сколько же невзгод испытывает ежедневно этот несчастный изгнанник. Приглушенным от смущения голосом он спросил:
— А кто вам стирает?
— Женщина с близлежащей фермы, — деловито поджав губы, ответил ему капитан. — Я храню свои вещи в трейлере и тайно пробираюсь туда через каждые два-три дня, чтобы взять чистый носовой платок или сменить белье.
— А как вы собираетесь зимовать?
— Ну, к зиме-то я, очевидно, переселюсь в эскадрилью, — со страдальческой уверенностью сказал капитан Флум. — Вождь Белый Овсюг обещает всем и каждому умереть от воспаления легких, так что мне, видимо, надо набраться терпения и подождать, когда установится прохладная, сырая погода. — Он окинул капеллана удивленным взглядом. — Неужто вам это неизвестно? Неужто вы не слышали, как все обо мне толкуют?
— По-моему, я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь о вас упоминал.
— Трудно поверить, — сказал уязвленный капитан Флум, стараясь, однако, не показать своей обиды и выглядеть оптимистом. — Скоро сентябрь, и, значит, ждать осталось недолго. Когда вас кто-нибудь спросит, говорите, что я, мол, впрягусь в свою старую телегу общественной информации, как только Вождь Белый Овсюг загнется от воспаления легких. Стало быть, не забудьте. Говорите, что я вернусь к зиме, когда Вождь Белый Овсюг выполнит наконец свое обещание. Так не забудете?
Завороженный уверенностью капитана Флума, капеллан добросовестно напряг память, чтобы в ней навеки отложились его пророческие слова.
— Вы питаетесь ягодами и кореньями? — спросил он.
— Еще чего! — удивленно воскликнул капитан Флум. — Обычно я пробираюсь в столовую через черный ход и ем на кухне. Мило Миндербиндер снабжает меня бутербродами и молоком.
— А что вы делаете во время дождя?
— Промокаю, — откровенно признался капитан Флум.
— А где вы спите?
— Так вы, стало быть, тоже? — испуганно съежившись и отступая, возопил капитан Флум.
— Да нет же! — воскликнул капеллан. — Клянусь вам, нет!
— Да-да, вы тоже хотите вспороть мне горло! — окончательно уверился капитан Флум.
— Даю вам слово!.. — умоляюще вскричал капеллан, но было уже поздно, поскольку невзрачный призрак с косматой гривой так искусно и быстро растаял среди многоцветных бликов света, тени и листьев, что капеллан поневоле усомнился в его реальности. За последнее время он был участником и свидетелем стольких удивительных событий, что практически перестал понимать, какие из них считать невероятными и чудесными, а какие — обыденными и реальными. Первым делом ему хотелось узнать, правду ли говорил безумный отшельник, то есть проверить, числится ли в эскадрилье майора Майора капитан Флум, но прежде всего, нехотя напомнил он себе, нужно извиниться перед капралом Уиткумом за свое нежелание возлагать на него должностные обязанности. Он медленно тащился по извилистой лесной тропе, до такой степени замученный жаждой и усталостью, что у него почти не было сил идти. А когда он вспомнил про капрала Уиткума, его стала мучить еще и совесть. Он молил бога, чтобы к его возвращению капрал Уиткум куда-нибудь ушел и он смог бы спокойно раздеться, утолить жажду, вымыться до пояса прохладной водой, улечься освеженным на койку и, может быть, даже немного вздремнуть, однако его сегодняшние мытарства и разочарования отнюдь не кончились, потому что, войдя в свою палатку, он обнаружил там даже не капрала, а сержанта Уиткума, который сидел, по пояс голый, в его кресле и пришивал его иголкой и ниткой сержантские нашивки к рубахе. Уиткум был произведен в сержанты полковником Кошкартом, передавшим через него капеллану, что он хочет немедленно повидаться с ним для разговора насчет писем.
— Ох нет! — в отчаянии опускаясь на свою койку, простонал капеллан. Его походная фляга оказалась, разумеется, пустой, а про висящий в тени между их палатками мешок Листера с питьевой водой он от смятения совсем позабыл. — Не могу поверить. Просто не могу поверить, что кто-нибудь способен серьезно подозревать меня в попытке укрыться под именем Вашингтона Ирвинга.
— Да не об этих письмах речь, — указал ему Уиткум, откровенно наслаждаясь его испуганным возмущением. — Он хочет поговорить с вами насчет писем родственникам убитых и раненых.
— Ах насчет этих писем? — в недоумении пробормотал капеллан.
— Вот именно, — злорадно подтвердил бывший капрал Уиткум. — И он собирается как следует взгреть вас, чтобы вам было неповадно душить полезную инициативу. Жаль, что вы не видели, как он уцепился за мою идею, когда я сказал ему, что письма можно отправлять с его подписью. Поэтому-то он и произвел меня в сержанты. Он уверен, что про него напишет «Сатэрдэй ивнинг пост».
— Да откуда он узнал, что мы обсуждали эту идею? — совсем потерявшись, спросил капеллан.
— Я ему доложил.
— Что-о-о? — пронзительно завопил капеллан, вскакивая на ноги в необычной для него ярости. — Вы хотите сказать, что обращаетесь к полковнику Кошкарту через мою голову, даже не поставив меня об этом в известность?
— Именно, капеллан, — нагло ответил ему, с презрением ухмыльнувшись, сержант Уиткум. — И вам, для вашего же блага, лучше всего проглотить это молча. — Он вызывающе хихикнул. — Полковнику Кошкарту здорово не понравится, если он узнает, что вы сводите со мной счеты за мой доклад. Да будет вам известно, капеллан, — сержант Уиткум звучно перекусил нитку и принялся надевать рубаху, — что этот остолоп считает мою идею с письмами на редкость удачной.
— Про меня, если дело наладится, напишут, я думаю, в «Сатэрдэй ивнинг пост», — хвастал полковник Кошкарт, расхаживая с веселой улыбкой по своему кабинету, куда явился для очередного разноса капеллан. — А у вас не хватает мозгов, чтобы это понять. Ваш капрал Уиткум — чрезвычайно полезный человек, капеллан. Надеюсь, у вас хватит мозгов, чтобы понять хоть это?
— Сержант Уиткум, — не успев одуматься, ляпнул капеллан.
— Я и сказал «сержант Уиткум», — нахмурившись, отозвался полковник Кошкарт. — Может, вы все же будете иногда прислушиваться к словам командиров, а не ловить их на ошибках? Вам ведь, наверно, вовсе не хочется быть всю жизнь капитаном, а, капеллан?
— Простите, сэр?
— Ну, я, видите ли, не понимаю, как вы добьетесь повышения, если будете вести себя по-прежнему. Капрал Уиткум считает, что ваша братия вот уже целых тысячу девятьсот сорок четыре года живет без всяких новых идей, и я склонен с ним согласиться. Он весьма шустрый малый, этот капрал Уиткум. Да, пора нам все переиначить. — Полковник Кошкарт с решительным видом уселся за свой стол и, расчистив на блоке промокательной бумаги в деревянной рамке свободное место, уткнул туда палец. — С завтрашнего дня, — объявил он, — я обязываю вас и капрала Уиткума составлять письма ближайшим родственникам всех убитых, раненых или пропавших без вести. И письма эти должны быть по-настоящему искренние. Их необходимо оживлять множеством личностных подробностей, чтобы каждое слово, которое вы напишите, говорило о моем воистину дружеском отношении к подчиненному. Вам ясно?
