И еще. Оказывается, не только я подозреваю, что смерть папы не была несчастным случаем.
12.
Папа похоронен на Грефсенском кладбище. Простенькая плита стоит под старой березой. Мама вносит ежегодно плату за уход.
Я сижу на корточках перед плитой из красного гранита, на которой вырезано имя папы. Даты жизни не указаны.
Нет ничего, что привязывало бы папу ко времени. Биргер Белтэ. Мы с мамой решили, что так будет лучше.
В коричневом бумажном пакете у меня горшочек с желтыми лилиями. Я высаживаю их рядом с надгробной плитой. Чтобы они светились перед папой. Где бы он ни был.
В лесу, между бабушкиным домом и монастырем Вэрне, под огромными дубами есть старое захоронение. Время давно стерло все буквы с тяжелых чугунных плит, но мне бы очень хотелось узнать, что за люди покоятся под ними. Мама сказала, что когда-то им принадлежала территория монастыря Вэрне. Поэтому им и разрешили устроить погребение в лесу. Помню, я тогда подумал: «А мы, все остальные, должны покоиться на кладбище».
На парковке двое мужчин стоят, опираясь на капот красного «рейнджровера». Эту машину я наблюдал в зеркале заднего вида все время, пока ехал из дома. Когда они меня заметили, один из них пошел мне навстречу. Внешность Кинг-Конга. Я успеваю сесть в машину и закрыть дверь. Он стучит в боковое стекло. У него толстые волосатые пальцы. Перстень с печаткой какой-то заграничной школы. В другой руке мобильный телефон. Я завожу Боллу. Начинаю выезжать со стоянки. Он хватает ручку двери. Может быть, он пытается задержать мою машину. И меня бы нисколько не удивило, если бы ему это удалось.
На мое счастье, рука соскальзывает. В зеркало я вижу, что он подбегает к своей машине.
Болла создана не для участия в гонках. Нечего и пытаться. Спокойно еду к улице Хьельсос. Когда появляется красный автобус, я пристраиваюсь к нему. Получается что-то вроде кортежа. Автобус. Болла. «Рейнджровер».
На стоянке автобусов возле тупика между улицами Хьельсос и Лофтхюс я пристраиваюсь за автобусом в узком месте с односторонним движением. Здесь я внезапно торможу. И с чувством глубокого удовлетворения наблюдаю, как шлагбаум отсекает от меня «рейнджровер».
II
СВЯТОЙ ЛАРЕЦ
1.
— Не может быть! Малыш Бьорн! Это ты?
Постарела. Грета всегда производила впечатление очень немолодой (хотя слово «зрелая», пожалуй, будет более уместным). Но она принимала свой возраст с врожденным достоинством. Когда мы познакомились, она лихо зачесывала посеребренные сединой волосы и носила облегающую юбку и черные ажурные чулки. Сейчас я вижу, что за последнее время она сильно сдала. Глаза по-прежнему горят, но на худом лице отчетливо проступили морщины и пигментные пятна. Дрожащие руки с тонкими пальцами похожи на коготки крохотного воробья. Седые волосы заметно поредели. Она чуть склоняет голову набок. «С тех давних пор прошло немало…» — задумчиво произносит она. Голос надтреснутый, нежный. Когда-то давно я был в нее влюблен.
Улыбка та же, что и раньше, и взгляд тот же, но очарование пропало. Она отступает в сторону и впускает меня.
Квартира ничуть не изменилась: огромная, забитая мебелью, темная, наполненная терпкими ароматами. Комнаты, комнаты, комнаты. Необыкновенно широкие двери. Лепнина на потолке. На комодах и узких полках фигурки библейских персонажей. Моисей на горе Синай. Мария с Иисусом у яслей. Нагорная проповедь. Распятие Христа. В маленьких плетеных креслицах из лыка сидят медвежата и куколки с неподвижными фарфоровыми личиками. Возможно, именно они напоминают Грете Лид-Вэйен о детстве, о котором она отказывается говорить. Кажется, у нее нет родственников. Во всяком случае, она ни с кем не поддерживает близких отношений. Грета заполнила пустоту жизни наукой. И мужчинами. Повсюду книги. Она замуровала себя в своей квартире в престижном районе Фрогнер и наслаждается одиночеством.
Она ведет меня в гостиную. Проходим мимо спальни. Через приоткрытую дверь видна неприбранная постель. Чужие постели смущают меня. Я отвожу взгляд.
Грета изменилась. Теперь она пожилая дама. Даже походка стала шаркающей.
Со стула спрыгивает кошка и исчезает под роялем. Я терпеть не могу кошек. А они не любят меня.
Грета кивает на плюшевый диван:
— Надо бы предложить тебе чего-нибудь выпить… — Она грузно опускается на стул.
Что-то случилось, я это чувствую. И все-таки не осмеливаюсь спросить.
Она смотрит на меня. С грустной улыбкой. Старинные настенные часы громко бьют два.
— Мне нужна помощь. — Я с трудом подавляю чихание. От кошачьей шерсти свербит в носу.
— Я так и подумала. Ты не ходишь по гостям без дела.
В ее словах мне слышится мягкий укор, но, возможно, она лишь констатирует факт или намекает на вечер двенадцатилетней давности, когда я набрался храбрости и признался ей в любви. Мне было двадцать. Ей много за пятьдесят. Я всегда был со странностями.
— Я постарела? — спрашивает она.
Я никогда ей не врал. Поэтому сейчас молчу. Возраст всего лишь точка на хронологической прямой. В восемьдесят шесть лет математик Кэтлин Оллереншоу разрешила древнюю математическую задачу «магический квадрат». В каком направлении ни складывай, получается всегда тридцать:
0 14 3 13
7 9 4 10
12 2 15 1
11 5 8 6
Не дождавшись ответа, Грета с тоской вздыхает.
— Я больна, — без обиняков сообщает она. — Рак. Уже два года. Благословляю каждый день жизни.
Я беру ее за руку. Впечатление такое, словно я прикасаюсь к холодной руке мертвого ребенка.
— Врач считает, что я терпеливая, — произносит она.
— Очень больно?
Она пожимает плечами, что может означать и «да» и «нет». Потом говорит:
— Душа болит. — Я сжимаю ее пальцы. — Так в чем же проблема? — Она переходит на деловой тон и отнимает руку. В голосе появляются нотки авторитарности, которые были свойственны ей во времена профессорства. Семь лет назад она завершила свою преподавательскую деятельность. — Поговорим о ней.
— Если ты плохо себя чувствуешь, то я не буду…
— Нонсенс!
— Я подумал…
— Малыш Бьорн! — Она направляет на меня пронзительный взгляд.
Я не знаю, как начать. Она помогает:
— Я слышала, ты участвуешь в раскопках в монастыре Варне?
Как и в университетские времена, она все обо всех знает.
— Мы кое-что нашли, — неуверенно говорю я. Но опять попадаю в тупик. Ищу нужные слова. Наконец меня прорывает. — И я пытаюсь понять, что произошло!
Смысла в моих словах никакого.
— Что нашли? — спрашивает она.
