— Женщина в приемной разрешила мне заглянуть сюда, — объясняю я.
— Тогда все в порядке!
От улыбки ее лицо сразу взрослеет. Наверное, ей около двадцати пяти. Волосы недлинные, рыжеватые. Проглядывают веснушки. Она очень мила. У нее необычные глаза. Как в калейдоскопе, мелькает ирис разных оттенков. Меня поражает, что есть цвета, которые известны только мне одному. Описать цвет невозможно. Ученый может сказать что-то о спектральном составе цвета, например, что красный имеет длину волны 723–647 нанометров. Но в конечном счете каждый цвет — это что-то субъективное. Поэтому вполне возможно, что все мы живем в мире своих собственных цветов. Привлекательная мысль.
Вот такие у нее глаза.
Девушка ставит коробку с карточками на передвижной стол. Она изящная, не особенно высокая. Ногти — очень длинные, заостренные. Маникюр темно-красного цвета, я раньше не мог себе представить ногти настолько чувственными. Смотрю на эти ногти и невольно представляю себе, как они гладят мою спину.
— Вам чем-нибудь помочь? — спрашивает она.
Интонация, взгляд, стройная фигурка — все это возбуждает меня, как будто внутри меня появилась заведенная тугая пружина, вроде той, которая заставляет тикать часы.
— Я не совсем понимаю, что мне нужно, — начинаю я.
— Да. Тогда искать будет трудно.
— Я хочу найти очень многое. Может быть, у вас уже есть наготове хороший ответ?
— А в чем дело?
— Не знаю. Но если вы найдете ответ, то я сумею точно сформулировать свой вопрос.
Она наклоняет голову и смеется. Я полностью очарован. Как мало для этого надо.
— Откуда вы взялись?
— Из Норвегии.
Ее брови взлетают вверх.
— Что-что? Ниоткуда?
[37]
Я произношу раскатистое «р»:
— Nor-way! I'm an… — Я делаю разбег, чтобы выговорить все правильно: — Archae-olo-gist.
[38]
— На службе у СИС?
— Как раз нет. Наоборот, можно сказать. — Я делано смеюсь.
— Вы занимаетесь здесь исследованиями?
— Я приехал поговорить с Майклом Мак-Маллином.
Она с изумлением смотрит на меня. Хочет что-то сказать, но раздумывает.
— О! — произносит она наконец. От этого звука ее маленькие губки становятся еще более очаровательными.
— У меня к нему несколько вопросов.
— У нас у всех тоже.
Я улыбаюсь. Она улыбается. Я краснею.
— А что есть в вашей библиотеке? — спрашиваю я.
— В основном научная литература. История. Теология. Философия. Археология. История культуры. Математика. Физика. Химия. Астрономия. Социология. География. Антропология. Архитектура. Биографии. И так далее…
— А, — вздыхаю я. — Тривиальности жизни.
Она снова смеется и с любопытством разглядывает меня, видимо, хочет понять, что я собой представляю, кто меня вскормил и отправил в полет.
— А вы библиотекарь? — спрашиваю я.
— Одна из них. Диана!
Она протягивает руку с красными ногтями. Я пожимаю ее:
— Я — Бьорн.
— Как теннисист? Борг?
— По-вашему, похож?
Она измеряет меня взглядом, берет в рот карандаш.
— Ну хорошо, — она решает подразнить меня, — в нем, пожалуй, чуть-чуть больше цвета, чем в вас.
4.
Я обедаю в излюбленном месте лондонских вегетарианцев. Распалившись, я выбираю одно из самых дорогих блюд — из красной капусты, шампиньонов и спаржи с соусом из сливок и чеснока.
Мне надо думать о ларце. О наглых махинациях Ллилеворта. Размышлять о загадочном Чарльзе де Витте. Надо позвонить Грете. Она, конечно, все сумела бы объяснить. Возможно, де Витт здесь больше не работает. Визитная карточка выглядит далеко не новой.
Вместо этого я думаю о Диане.
Я представляю своей возлюбленной и будущей женой каждую женщину, поэтому я так легко влюбляюсь. Улыбка, голос, прикосновение… Меня нельзя назвать отталкивающим. Я бледный, но не отвратительный. Говорят, у меня добрые глаза. Добрые красные глаза.
Размышляя о загадках своей натуры, я съедаю капусту, шампиньоны, спаржу и выпиваю графин вина. Рыгнув напоследок, ухожу.
5.
Учительница норвежского языка однажды задала мне вопрос.
— Если бы ты был не человеком, а цветком, Бьорн, каким цветком ты хотел бы быть?
Она любила задавать странные вопросы. Мне кажется, ей доставляло удовольствие играть со мной. Я был благодарной жертвой. Мне было семнадцать лет. Ей вдвое больше.
— Цветок, Бьорн? — повторила она. Голос нежный, веселый. Она наклонилась над моей партой. Я долго помнил ее аромат — теплый, пряный, полный чарующих тайн.
В классе тишина. Все ждали, какой цветок выберет Бьорн. Или же надеялись, что я запнусь и покраснею, как это часто бывало, когда она наклонялась надо мной со всеми своими ароматами и колышущимися прелестями.
Но в виде исключения у меня был готов ответ на этот вопрос.
Я рассказал ей о цветке «серебряный меч».
Он растет на Гавайях в кратере вулкана. В течение двадцати лет он представляет собой невзрачный шарик, покрытый серебристыми ворсинками. Он набирается сил. Но однажды летом происходит взрыв, пышное цветение, поток золота и пурпура вырывается на свободу. После этого он погибает.
Мой ответ изумил ее. Она долго стояла около моей парты и смотрела на меня.
Интересно, какого ответа она ожидала от меня. Что я — кактус?
6.
Сообщение написано школьным почерком со множеством завитушек и финтифлюшек на гостиничном листке под готическими буквами «Сообщения для наших гостей»:
То Mr. Bulto, room 432
Pleese call Ms Grett Lindwoyen imidiatly!
Linda/Reception/Thursday 14:12 PM
[39]
— Это вы Линда? — спрашиваю я девушку-портье.
— К сожалению, нет! Линда сменилась в три часа.
Значит, Линда — это длинноногая из семейства кошачьих, которая принимала постояльцев, когда я въезжал. Линда, хорек для охоты на лис. Вполне возможно, что в ней много хорошего. Наверняка она добрая и ласковая. Симпатичная. В руках опытного палача мне бы пришлось сознаться, что ее попка привлекла мое внимание. Но правила орфографии — не самая сильная ее сторона.
