Внезапно я возвращаюсь в настоящее и вздрагиваю. Мне кажется, что мой собеседник ничего не заметил.
— Вы меня искали? — спрашивает он.
Я думаю: «О боже, если такое повторится, мне надо будет звонить доктору Вашу после возвращения!»
— Пожалуй, искал, — бормочу я. Я взволнован и растерян. Как, черт побери, называется то, что только что случилось со мной?
— Что вы от меня хотите? — спрашивает он.
— Разве вы не догадываетесь?
Он наклоняет голову, но ничего не отвечает. Я вздыхаю:
— Все знают больше, чем говорят, и делают вид, что вообще ничего не знают.
— Так бывает.
— У нас есть общие интересы.
— У нас? Забавно! Какие же?
— У меня есть вопросы. Думаю, что у вас есть ответы.
— Все зависит от того, что это за вопросы.
— И еще от того, кто их задает.
Он поднимает голову и оглядывает зал:
— Воистину это замечательное место. Вам известно, что сэр Ганс Слоун завещал в тысяча семьсот пятьдесят третьем году Британскому музею пятьдесят тысяч книг, которые стали основой библиотеки? А в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году был выпущен каталог библиотеки музея, и только каталог составил двести шестьдесят три тома?
— Мне как-то забыли рассказать об этом.
Он произносит:
— Я сожалею, что заставил вас ждать, господин Белтэ. Я только что прибыл из-за границы. Снаружи стоит моя машина. Может быть, вы окажете мне честь и примете приглашение заехать ко мне на чашку чая? Тогда мы поговорим о наших делах в более приватной обстановке.
— Откуда вы узнали, что я здесь?
На его губах появляется смущенная улыбка.
— Я хорошо информирован.
— Не сомневаюсь.
Он живет на фешенебельной улице в доме с широкой лестницей перед главным входом и узкой лесенкой, ведущей к кухонной двери. Лимузин с тонированными стеклами подкатил к дверям Британского музея, как только мы вышли. Минут двадцать шофер, силуэт которого я видел за разделительным стеклом, крутил по лабиринту улочек. Я заподозрил, что меня хотят запутать. Поэтому, когда мы остановились, я сразу отыскал табличку с названием улицы. Шеффилд-террас.
Джоселина де Витт жила на Протероу-роуд.
Де Витт отпирает дверь. На стене заметна небольшая ниша, где должна находиться табличка с именем владельца.
Дом аристократический. И так же, как другие аристократические дома, он производит впечатление необжитого помещения, куда хозяева только что въехали. Ни мебель, ни картины на стенах, ни ковры не сделали его уютным. Ни малейшего беспорядка. Ничего личного. Ни одного бессмысленного предмета, который нарушал бы целостность интерьера, но зато доставлял владельцу радость. Все так стерильно, словно хозяин только что развелся, выехал из своего старого дома и сейчас собирается обосноваться на новой квартире.
— Значит, ваша жена оставила себе домоправительницу? — говорю я, пока мы снимаем пальто.
Де Витт с изумлением смотрит на меня:
— Моя жена?
Я готов откусить себе язык. Какое неловкое и необдуманное замечание. Типичное для меня. Такую фамильярную реплику можно позволить себе в беседе с хорошим приятелем. Но для аристократа вроде Чарльза де Витта развод — а он, несомненно, в разводе с миссис Джоселиной — является настоящей социальной катастрофой, а не предметом шуток со стороны совершенно постороннего человека.
— Я сожалею, — робко признаюсь я. — Я заглянул в телефонную книгу и позвонил ей. Вашей жене. Но ее не было дома.
— Простите, что? — переспрашивает он. Вид растерянный.
— Джоселина? — повторяю я испытующе. — Что?
— Я не застал ее дома.
— А! — вдруг восклицает он. И с улыбкой смотрит на меня. — Джоселина! Понимаю! О… Понимаю!
Мы входим в комнату и садимся у окна; в лучах солнца роятся серебристые пылинки.
— Вы хотели поговорить со мной? — спрашивает он.
— Вы, наверное, догадываетесь, о чем пойдет речь?
— Может быть, догадываюсь, а может быть, нет. Что вас привело сюда, ко мне? К нам?
— Я нашел ваше имя в книге. У Греты.
— У Греты. — Голос становится слабым, нежным. Так отец может говорить о своей дочери, живущей в далекой стране.
— Вы ее помните?
Он закрывает глаза.
— О да, — только и произносит он. Потом на лицо набегают сумрачные тени.
— Вы хорошо ее знали?
— Мы были любовниками.
Он употребляет слово sweethearts,
[45]
и это придает его воспоминаниям сладостный оттенок. Насколько я представляю себе характер Греты, их связь могла быть какой угодно, но только не сладостной. Но эта новость, по крайней мере, объясняет ее поведение. И тут вдруг происходит нечто неожиданное. У него блестят глаза. Он смахивает слезу.
— Пожалуйста, не удивляйтесь, — смущенно смеется он, — не надо удивляться. Грета всегда была — как бы это сказать? — женщиной страстной. Горячей. И добрым человеком. Слишком ласковой и всепрощающей. Неудивительно, что у нее было много мужчин… поклонников за все годы. Сколько лет прошло с тех пор.
— Я попросил у нее совета. По поводу одной археологической находки. И наткнулся вот на это. — Я показываю его визитную карточку Лондонского географического общества.
Он задумчиво смотрит на пожелтевшую визитку. Явно пытается что-то скрыть.
— О вас там никогда не слышали, — сообщаю я.
— Это недоразумение.
— Какое недоразумение?
— Забудьте про это. Но там, конечно, должны были узнать имя Чарльза де Витта.
— Я приехал в связи с одной археологической находкой.
— Да?
— Мы нашли ларец.
— Интересно.
— Из золота.
— Вы его привезли?
— Простите?
— Мы могли бы вместе взглянуть на него?
— Вы меня не поняли. Дело в том, что я должен этот ларец защищать!
Левая бровь поднимается.
— Вот как?
— Его пытались украсть. Хотели вывезти ларец из Норвегии.
— О ком вы сейчас говорите?
— Ллилеворт. Арнтцен. Лоланн. Виестад. Мои начальники! Все! Все замешаны! Так или иначе.
Его смех звучит не очень натурально.
— Думаете, что я преувеличиваю? — спрашиваю я. — Или что я все выдумал?
— Я думаю, что вы многое поняли неправильно. Нам надо во всем разобраться. — Он смотрит на меня. — Вы мнительный человек, Бьорн. Очень мнительный.
