Но все это никак не приближает меня к цели.
3.
Я отдыхаю. Душа догоняет тело ближе к вечеру. Вздремнув несколько больше, чем следовало, я сейчас бесцельно брожу по институту с пугливым ощущением, что я здесь лишний. У меня вообще часто возникает чувство, что я мешаю людям. Лихорадочное оживление пронизывает Институт Шиммера. Это академический муравейник. Я — черный муравей, приехавший в гости к прилежным красным муравьям. Они целеустремленно бегают по размеченным невидимой краской тропинкам. Встанут. Поговорят. И бегут дальше. Хлопотливые студенты носятся (жужжа! жестикулируя!) по бесконечному коридору. Может быть, он ведет к покоям Царицы муравьев? И все это время они косятся на меня, оценивают меня, рассматривают меня, сплетничают обо мне. Доктор Ванг, вероятно, сказал бы мне: «Это самовнушение, Бьорн».
— Что за странное место? — спрашиваю я сам себя. И вздрагиваю.
В центре зала регистрации, на круглом папоротниковом острове, стоит столб со стрелками и табличками, которые показывают дорогу в научные отделы, лаборатории, комнаты семинарских занятий, лекционные залы, сектора конференций, столовые, киоски, книжные магазины, кинозалы, библиотеку, студии, читальные залы.
В углах под крышей висят небольшие камеры слежения с красными лампочками. Никто не может назвать меня человеком невнимательным.
4.
Вечер.
Петер Леви сидит в кресле с боковыми выступами на уровне головы, пьет кофе и коньяк в темной переполненной комнате, которую принято называть «читалкой». Над фешенебельной библиотечной стойкой сигаретный дым стоит столбом. Как в британском клубе джентльменов. Тонированные стекла создают иллюзию вечной ночи. На подоконниках свечи. Тихая фортепианная музыка. Голоса мягкие, приглушенные. Если кто-то начинает громко смеяться, на него шикают. Оживленные дискуссии на иностранных языках. Увидев меня, Петер машет. Его интерес ко мне и радость, с которой он меня встречает, удивляют меня.
Петер делает знак официанту, который тут же приносит поднос с чашкой чая и бокалом коньяка в форме тюльпана.
Чай невероятно крепкий. Не знаю, может быть, коньяк предназначен для того, чтобы запивать им чай. Я задумываюсь: а чай ли это?
— Я рад, что у тебя хватило сил прийти сюда, — говорит Петер.
— Хватило сил?
— Ты, наверное, устал с дороги.
— Но мучительно больно отказываться, когда предлагают коньяк.
И мы смеемся, чтобы скрыть некоторое напряжение.
— Нам с тобой есть о чем поговорить, — произносит Петер.
— Разве?
— О твоих исследованиях, — объясняет он. — О твоем интересе к иоаннитам, к мифу о Святом ларце. О том, чем мы можем тебе помочь.
Я спрашиваю, знаком ли Петер с Ури, который был направлен Институтом Шиммера на раскопки в монастырь Варне. Да, знаком. Ури еще не вернулся.
Петер закуривает сигару. С удовольствием затягивается. Сквозь табачный дым с любопытством разглядывает меня.
— А зачем, — спрашивает он и начинает крутить сигару между пальцами, — в действительности ты приехал сюда, к нам?
Я рассказываю. Во всяком случае, кое-что. Я не пересказываю всю ту ложь и мистику, с которой столкнулся в последнее время, а делаю вид, что исследую уникальную археологическую находку. Объясняю, что ищу информацию об иоаннитах. Обо всем, что имеет отношение к монастырю Вэрне и Ларцу Святых Тайн.
— Это я знаю. Но я, кажется, сказал «в действительности»?
— Если ты считаешь, что у меня есть какой-то секрет, то ты знаешь и почему, — отвечаю я двусмысленно.
Петер ничего не говорит. Только смотрит на меня и делает глубокий вздох. Огонь медленно пожирает его сигару.
Для того чтобы заполнить паузу, я рассказываю о раскопках в монастыре Вэрне, которые не слишком-то его интересуют. Рассказывая, начинаю крутить бокал с коньяком. Петер следит за золотисто-коричневым водоворотом, как будто все его мысли погружены в бокал. Глаза потухли.
Сейчас у него вид завсегдатая одного из баров, что располагаются на многочисленных улочках Нью-Йорка, облюбованных проститутками в черных шелковых чулках, со свинцовым взглядом.
Когда я наконец замолкаю, Петер смотрит на меня с видом превосходства, но, скорее всего, так у него выражается обыкновенное любопытство.
— Ты веришь в Иисуса? — спрашивает он.
Вопрос неожиданный. Я делаю, как он, — нюхаю коньячный аромат.
— Исторического? — уточняю я. Мягкое опьянение начинает пульсировать в голове. — Или божественного?
Он кивает, как будто я уже дал ответ. Но это не так. Я спрашиваю его, как он оказался в институте. Негромко, как будто не желая, чтобы остальные слышали, он рассказывает о своем детстве в бедных кварталах Тель-Авива, об отце — религиозном фанатике, о матери — всегда готовой на жертвы, о своих поисках веры, о своих научных изысканиях. Петер — историк религии. Специалист по истории сект, которые возникали и умирали во времена Христа. Он изучает их воздействие на формирование христианства.
— Ты интересуешься ранним христианством? — Этот вопрос задан таким тоном, что мне не остается ничего другого, кроме как ответить «да».
— Безусловно!
— Хорошо! Не зря мне и показалось, что у нас с тобой много общих интересов. Есть о чем поговорить. Ты, например, знал, — он, усмехаясь, наклоняется ко мне через стол, — что у иоаннитов было много общего с гностической сектой мандеев?
— Мне кажется, — медленно отвечаю я, прихлебывая крепкий чай, — что это я не совсем усвоил.
— Но дело обстоит именно таким образом! Мандеи отвергли Иисуса и считали своим пророком Иоанна Крестителя. И еще они думали, что спасение приходит через знание, называемое manda.
Я решаю про себя, что моя мама была очевидным мандеем в те времена, когда я учился в школе.
Петер продолжает:
— Священные книги мандеев «Сокровище» и «Книга Иоанна» существовали уже пятьсот лет, когда был создан орден иоаннитов. У мандеев был свой Царь Света. А главное, мой растерянный друг, прозвучит сейчас. — Он медлит, перед тем как взорвать бомбу. — Иисус и его современники во всех деталях были знакомы с посланиями эссеев! — Он с триумфом и вызовом глядит на меня.
— И что? — спрашиваю я.
Пораженный моим непониманием и отсутствием энтузиазма, он одним долгим глотком допивает бокал коньяка. Потом восстанавливает дыхание.
— Ты прав. Эти сведения тебе уже давно известны.
Я раздумываю:
— М-м-м… Пожалуй, не во всех деталях.
Он вопросительно смотрит на меня и, негромко посмеиваясь, хлопает меня по плечу. Я еще раз пробую чай и сдерживаюсь, чтобы не скорчить гримасу. Где-то далеко в баре пианист снова начинает играть. Я не обратил внимания, когда он прервался. Неизвестно откуда возник официант с новым бокалом коньяка для Петера.
