— Разве ты не понимаешь, что это тебе не по силам? — тихо спрашивает она.
— Что ты здесь делаешь, Диана?
— Меня привезли сюда.
— Из Лондона?
— На самолете.
Удары пульса отдаются в моем дыхании.
— Что здесь, собственно, происходит?
Она делает странную вещь. Начинает смеяться. Смеется, громко икая. Смех на грани истерики. Не понимаю, что с ней. Но смех заразительный. Я улыбаюсь, улыбка на лице вызывает страшную боль, и я погружаюсь в дремоту.
Когда я прихожу в себя, ее уже нет.
Позже появляется медсестра с огромной иглой. Она смеется, когда видит мой испуг, и машет рукой успокаивающе.
— Лекарство! — выкрикивает она на ломаном английском языке и показывает на бутылку капельницы. — Хорошо для вас. Да?
— Где я?
Она вставляет иглу в трубку и удовлетворенно кивает, когда лекарство начинает поступать в систему.
— Пожалуйста… Где я?
— Да-да!
Я слежу за желтоватой струей, которая медленно перемещается в капельнице и растворяет боли и вопросы.
3.
Мак-Маллин снова наносит мне визит в середине дня. Мази и морфин снимают боли, но кожа жутко чешется, а морфин превращает мозг в жидкий суп, в котором плещутся мои мысли.
— О-о! Ты выглядишь гораздо лучше! — восклицает он.
Лжец.
Он придвигает стул к кровати.
Я пытаюсь сесть. Кожа на два размера меньше, чем надо. Несмотря на то что наркотическое опьянение должно привести к полному безразличию, я не могу удержаться от стона.
— Это пройдет, — успокаивает он. — Доктор заверяет, что ожог поверхностный.
— Когда я поеду домой?
— Как только будешь в состоянии.
— Я не узник?
Он смеется:
— Все мы, конечно, узники. Но ты не мой узник.
— Мне надо кое-что обдумать.
Он проводит пальцами по серебряным волосам:
— Ты никогда ничего не делал необдуманно, Бьорн?
— Я поступаю спонтанно. Иногда. Где Диана?
— Диана? — Взгляд его темнеет. Он замолкает. Открывает рот, но останавливается.
Я пытаюсь прочитать его мысли по выражению лица.
— Я знаю, что вы ее отец.
Он даже не отвечает. Похоже, ему надо подумать. Но наконец он говорит:
— Да. — Тихо. Словно вздыхает. Как будто он сам в этом не очень уверен.
— Это многое объясняет.
Он бросает на меня свирепый взгляд:
— Послушай! Она никогда ничего плохого тебе не делала! Она никогда тебя не предавала! Никогда!
— Она…
Он предупредительно поднимает руку.
— Больше не надо, — говорит он. — Сейчас. — Ему приходит в голову смешная мысль, лицо оживает. Губы шевелятся беззвучно, в улыбке. Зачарованный, я наблюдаю за сменой его внутренних декораций. У меня такое чувство, будто я подслушиваю, как привыкший к одиночеству человек ведет разговор сам с собой. — Мы с тобой два упрямых барана, Бьорн.
— Говорите только о себе.
— Ты не отдашь мне ларец, пока я не выложу то, что знаю.
— Мне не нужно то, что вы знаете, Мак-Маллин.
— А что же тогда?
— Истина. О ларце. О том, что внутри.
Он смотрит мне прямо в глаза и тяжело вздыхает:
— Это, друг мой, такой секрет, за который люди умирали.
— Иногда, — заявляю я, — вы ведете себя как герой мелодрамы.
Изумление на его лице переходит в веселый раскатистый смех. Оскорбления никогда на него не действуют. Для тех из нас, кто любит защищаться при помощи иронии и сарказма, это очень неудобно.
— Забавно, когда двое упрямцев вроде нас с тобой тянут каждый за свой конец каната, — произносит он. — Я хочу заполучить ларец и сохранить его тайну. А ты не хочешь выпустить его из рук, пока не узнаешь, что там внутри.
— Скажите мне, почему я должен вам верить? — Он вопросительно наклоняет голову. — Вы рассказывали мне о машине времени. Уинтроп утверждал, что речь идет о космическом корабле. Петер распинался о своих теологических теориях. Так во что же мне верить? Вы лжете, все до одного!
Он долго смотрит на меня. С лукавой улыбкой.
— Мы хотели сбить тебя с толку.
— Это вам удалось. Поздравляю! Задание выполнено. Я сбит с толку!
— У нас были свои причины.
— Вот в это я охотно верю!
— Но если можешь, попробуй нас понять. Никто не ожидал, что ларец попадет в твои руки. Это только помешало нам, Бьорн. Ты не должен нас осуждать за то, что мы готовы на все, чтобы вернуть его.
— Готовы на все?
— Ты понимаешь, о чем я.
— Конечно. Вы хотели сбить меня с толку…
— …и дать тебе такое объяснение, в которое никто не поверит, если ты потом его кому-то передашь. Но настолько фантастическое, чтобы оправдать в твоих глазах наши усилия по добыванию ларца.
— Добыванию? Да он же у меня!
— Именно так.
Он поднимается и бережно берет мою перевязанную руку. Долго смотрит на меня. В конце концов я вынужден отвести взгляд. Он склоняется и гладит меня по волосам. Кажется, его глаза заблестели. Вероятно, отражение света.
— Кто вы? — спрашиваю я.
Он отворачивается. Не отвечает.
— На самом деле? — продолжаю настаивать я. — Кто вы на самом деле?
— Скоро наши пути разойдутся. Навсегда. Ты вернешься в Осло. Меня уверяют, что через пару дней худшее будет позади.
— Кто уверяет?
— Ты получишь мазь. Чтобы смягчать жжение.
— Замечательно.
— Мы организуем для тебя самолет.
— «Мы»?
— Ты большой скептик, Бьорн.
— И не привык к тому, что все охотятся за мной.
— А может быть, все охотятся не за тобой?
— Ха-ха.
— Может быть, они охотятся за тем, что ты присвоил?
— Может быть, я соглашусь отдать это, — говорю я.
— И какова цена?
Очень заманчиво потребовать десять миллионов крон. «Феррари». Неделя на Мальдивских островах с исполнительницей танца живота, которая все эти годы лелеяла грешные фантазии об альбиносе. Но я ограничиваюсь одним:
— Объяснение.
— Что еще ты хочешь узнать?
— Правду. А не лоскуток от нее.
