Я поежилась. Но откуда обо всем этом узнал Стас?..
Перехватив руки Олева, я крепко сжала их запястья. Время,
отпущенное мной на поощрение его безумств, закончилось. Он и сам понял это и
снова разразился потоками извинений.
— Объясните мне, что происходит, Олев.
Киви отпрыгнул от меня с проворством блохи и метнулся в
противоположный угол номера — за спасительной фляжкой.
— Хорошо… Когда я увидел вас сегодня… Вы сидели на том
месте, где обычно сидела моя жена. Не рядом, не через кресло… Вы сидели именно
там, где я впервые увидел ее… Три года назад.
Совсем нетрудно было это предположить, Олев Киви. В ожидании
развития сюжета я наблюдала за его глоткой, всасывающей виски: кадык эстонца
ходил, как поршень, а мокрый подбородок слегка подрагивал.
— И ваше платье… Это ее любимый цвет. Красный… И фасон,
мысленно добавила я.
— Мне показалось… Мне показалось, что это она. А потом,
когда я увидел вас в ресторане… Вы пили ее любимое вино…
— Простите… Я не знала. Но если бы знала — заказала бы
себе что-нибудь другое. — Я была сама оскорбленная невинность.
— Вы не так меня поняли… Вы любили когда-нибудь?
По-настоящему?
По-настоящему я любила только брюссельскую капусту,
культпоходы по магазинам и духи «Aqua di Gio» и потому сочла за лучшее
промолчать.
— Когда любишь по-настоящему, невозможно смириться с
потерей, — забубнил эстонец. — И ты обречен на вечные поиски… И тебя
всегда будет преследовать мысль, что ты просто опоздал на встречу и что тебя
все еще ждут… В маленьком кафе… Где-нибудь на углу улицы Раху…
Эк куда тебя занесло, Олев Киви! Знавала я это кафе на улице
Раху, самая обыкновенная забегаловка с выпечкой, тем более что кофе лучше всего
варят в Старом городе… Похоже, ты видишь только то, что хочешь увидеть.
— Отчего она умерла? Ваша жена?
— Несчастный случай.
Ну конечно, в высоколобых исполнительских сообществах все
умирают естественной смертью или, в крайнем случае, становятся жертвами
автокатастроф.
— Сочувствую… Когда это произошло?
— Год назад… И ничего, кроме ярости. Она оставила меня,
она подло меня оставила…
Если ты так убиваешься, то почему тебе не последовать за
ней?
Олев Киви смотрел на меня остекленевшими глазами: он здорово
набрался.
— Четыре месяца я не подходил к инструменту… И год не
был в Петербурге… А я люблю этот город. Очень люблю. Это ее город. Вы
понимаете?
— Да, конечно.
— И вот я приезжаю сюда спустя столько времени… Чтобы
увидеть вас… Чтобы снова увидеть ее… Это не может быть простым совпадением…
Еще как не может! Давай, Олев, давай!
Я снова завертела на пальце злополучный перстень, и Олев
Киви окончательно съехал с катушек.
— Зачем ты ушла, Алла? Зачем ты ушла от меня? —
запричитал он.
Пора брать инициативу в свои руки.
Я сползла с кресла, вплотную приблизилась к эстонцу и
обхватила его массивную голову. Но дальше дело не пошло: Киви засопел и
отстранился от меня. Очевидно, его покойная жена была не такой прыткой.
— Простите, — теперь пришла моя очередь
извиняться. — Сама не знаю, как это получилось.
— Это я во всем виноват… Я не должен был…
— Скажите, у вас не было женщины? С тех пор, как умерла
ваша жена? — приступила к обычным терапевтическим процедурам я.
Он посмотрел на меня, как на идиотку, осквернившую его
фамильный погост.
— Никогда, никогда и ни с кем у меня не будет такой
близости… Никогда,
Все понятно, обычный параноидальный бред, который
импотенты-трудоголики выдают за трах в астрале. Я подошла к столику с фруктами,
выбрала самое большое яблоко и с вызовом хрустнула им. Пропади ты пропадом,
Олев Киви. И ты, Стас Дремов, вместе с ним. Судя по всему, оба вы
садомазохисты, мальчики, а мне вовсе не улыбается, чтобы кто-то ставил раком
еще и мою душу…
— Уходите! — неожиданно трезвым голосом отчеканил
эстонец.
Я пожала плечами и направилась к ванной. Платье так и не
высохло, но какое это теперь имеет значение? Я швырнула халат на стерильный
кафель и переоделась. И тихонько прошла к двери.
Прощай, Олев Киви! Прощай, засранец!
Он догнал меня в три прыжка и ухватил за плечи:
— Я несу чушь… Я не имею права вас отпускать…
О боже, дрочилово продолжается и, судя по всему, только
набирает обороты. Если в конце этой ночи я еще буду в состоянии соображать, то
обязательно потребую у Стаса увеличения гонорара… Олев Киви снова водрузил меня
в кресло и по-собачьи заглянул в глаза.
— Я хочу сыграть вам одну вещь… Ту, которую она любила
больше всего.
Увеличение гонорара — и как минимум в два раза! Я кивнула
головой: валяй. Но Олеву Киви даже не требовалось мое согласие. Он устроился на
стуле, придвинул к себе чертову бандуру, наклонил голову и закатил глаза. А
потом провел смычком по струнам. Пригорюнившись и подперев голову рукой, я
стоически выслушала весь джентльменский набор звуков: это была абсолютно
противопоказанная мне смесь завываний ветра, скрипа тележных колес, хлопанья
ставен и мяуканья котов в подворотнях. Непередаваемый колорит раннего
эстонского вечера в конце марта!
«Мартовские тени», — вспомнила я надпись на фотографии
Аллы Кодриной. И не в этой ли тоскливой музыке кроется истинная причина ее
смерти? Я бы ничуть не удивилась.
Пока Олев Киви вдохновенно водил смычком по струнам, я
успела позавидовать недоеденному мной яблоку, неоткрытой бутылке шампанского,
цветам в корзинах и начищенным ботинками самого Олева: в отличие от меня, ушей
у них не было. Наконец он судорожно вздохнул, посмотрел на меня и опустил
смычок. Какое облегчение!
— Божественно! — Я даже нашла в себе силы пару раз
хлопнуть в ладоши.
— Вам правда понравилось?
— Вы еще спрашиваете….
— Это мое собственное сочинение, — скромный автор
выпятил подбородок. — Сонатина для виолончели соло.
Исполнял бы ты лучше Баха, честное слово!
— Я не играл эту вещь год, — он недоверчиво
посмотрел на свои руки. — Только она слышала ее… Она, и теперь вы.
— Я тронута…
Стоило мне произнести эту фразу, как Олев Киви осторожно
отставил инструмент, сделал еще один (контрольный) глоток виски… и накинулся на
меня, как ненормальный. Да, никто не переубедит меня в том, что есть
незаменимые женщины… А одноразовые мы шлюхи или многоразовые матери семейств —
какое это, в сущности, имеет значение?..
Олев Киви оказался довольно необычным любовником, если,
конечно, подходить к нему со стандартными мерками. Во-первых, он добросовестно
облизал каждый уголок моего тела. Во-вторых, он спотыкался губами на каждой
выпуклости и на каждой впадине, он как будто прислушивался к себе, к своим
ощущениям, к своим воспоминаниям. И ничего не помнил, ничего не ощущал. И
ничего не слышал, горе-прелюбодей! Несколько раз я порывалась взять инициативу
на себя, но, вспомнив об инструкциях Стаса, махнула рукой: делай что хочешь!
Закрыв глаза, я вспомнила старую бизнес-лошадь из «Европы» и ее
умопомрачительное платье, фасон которого зарисовала на салфетке, — вот что
я вожделела сейчас больше всего! А если прибавить к нему золотую цепочку,
подаренную Лешиком перед самой посадкой в Кресты, — то флер разнузданной
непорочности мне обеспечен.