— Суворовский так Суворовский. — Он совсем не
торопился завестись, разжиревший сукин сын; он рассматривал меня в зеркало
заднего вида самым бесцеремонным образом.
— Поехали! — не выдержала я. — Я опаздываю.
…Через пять минут мы выбрались из заповедной зоны и
втиснулись на запруженный автомобилями Каменноостровский. У меня разболелась
голова и дрожал подбородок, а в глазах стоял обнаженный торс Олева Киви, слегка
припорошенный кровью. И нож. Нож, который лежал у меня в сумочке.
— Вам плохо? — участливо спросил водила.
— Перебрала… Немного… — Я с трудом разлепила губы.
Тошнота, все это время сидевшая где-то в районе ключиц, поднялась к горлу.
— Бывает.
— Остановите… Я на минутку..
Он понимающе кивнул и нажал на тормоза. Я выскочила у метро
«Петроградская», осквернила первую попавшуюся урну и снова вернулась в салон.
— Ну, как? — водила положительно не хотел
оставлять меня в покое.
— Уже легче.
— Купите кефир. А еще лучше — запивать кефиром водку,
так сказать, в процессе. Старый рецепт ладожских водолазов.
— А вы водолаз? — совсем некстати спросила я.
— Был.
Лучше бы ты там и оставался, на Ладожском озере… Но вслух я
этого не произнесла, а совершенно неожиданно для себя заявила совсем другое:
— Вообще-то, на Верности живет моя подруга. Я как раз
собиралась к ней вчера вечером.
— Я так и понял.
— Правда?
— На улице Верности такой девахе, как ты, делать
нечего.
О, господи, еще один физиономист!.. И еще одна шуточка на
тему.
Остаток пути до Суворовского мы проделали в полном молчании.
Я попросила остановить машину за три дома до дремовского логова: в моем
положении осторожность не помещает. Шофера же прорвало, как только я взялась за
ручку.
— Может, оттянемся? — спросил он, повернув ко мне
свое блинообразное лицо с оспинами, отдаленно напоминающими лунные кратеры.
— В другой раз, дорогуша.
Я искренне надеялась, что не увижу его никогда в жизни. Даже
если мне не повезет и ее остаток придется провести в бегах.
— Подожди…
Он похлопал себя по карманам в поисках бумажки, но, так и не
найдя ничего подходящего, вытащил из бар-дачка газетный лист и прямо на полях
написал телефон.
— Меня Геной зовут. Позвони, когда соскучишься.
— Непременно.
Ломая каблуки, я выскочила на тротуар. Сексуально
озабоченный Гена эскортировал меня еще с десяток метров, а потом, коротко
посигналив, умчался в сторону Смольного.
Все. Теперь к Стасу. Он просто обязан вытащить меня из того
дерьма, в которое я вляпалась.
* * *
…Стас умел жить широко.
Я убеждалась в этом постоянно, стоило мне только зайти в его
шикарный подъезд с усатыми консьержками и цветами на лестничных площадках.
Цветы носили сомнительного качества название Ванька мокрый.
— Куда? — в сто двадцать первый раз спросила меня
консьержка баба Люба, бывшая вохровка.
— В девятнадцатую. К Дремову, — в сто двадцать
первый раз ответила я.
— Дома он. Еще не выходил… — снизошла баба Люба и
добавила — со всей классовой ненавистью, на которую была способна:
— Шастают тут всякие…
Стас жил на последнем этаже, в так называемом «русском
пентхаузе» с мансардными окнами и сломанными перегородками. Со времен нашего
знакомства в Таллине он разбогател, обуржуазился, завел себе дорогую мебель,
две финиковые пальмы и попугая-жако по кличке Старый Тоомас. Все свободное
время Стас посвящал обучению тупоголовой птицы матерным ругательствам.
Некоторые из них ему придется выслушать и от меня.
Лифт, как всегда, был занят, и я поплелась на шестой этаж
пешком.
И на несколько минут остановилась перед большим зеркалом на
площадке между первым и вторым этажами; тяжелая махина в позолоченной раме
осталась здесь еще со времен Февральской революции. Я осмотрела себя и нашла,
что выгляжу гораздо хуже, чем утром: ошметки теней, осыпавшаяся тушь на
ресницах, ввалившиеся щеки и опущенные уголки губ. О глазах и говорить не
стоит. Совсем некстати я вспомнила, что именно такой (прямо скажем, бледный)
вид имела наша со Стасом общая подружка Кайе — после ночи, проведенной с двумя
симпатичными выпускниками училища имени Фрунзе.
Черт, сейчас я согласна была на целый эсминец симпатичных
выпускников — лишь бы со мной не случилось того, что случилось. Но нож
по-прежнему лежал в сумке и даже не думал исчезать оттуда.
Я нетерпеливо нажала звонок Стасового родового гнезда и
приготовилась с порога заехать ему в челюсть. Но рукоприкладствовать не
пришлось: за дверью было тихо.
— Стасевич! — заорала я. — Открывай, ублюдок!
Никакого ответа.
Выждав еще несколько минут (на случай посещения Стасом
санузла), я возобновила штурм. И снова он не принес никаких результатов. И
тогда в моей голове щелкнуло:
А что, если Стас просто подставил меня?!
Мысль, показавшаяся поначалу невероятной, быстро обросла
нужными свидетелями и ненужными подробностями. Стас не имел никакого отношения
к гастролям классических исполнителей, но почему-то ему срочно понадобилась аудиенция
у Олева Киви. Стас дал мне фотографию жены Киви и попросил максимально
соответствовать ее изображению. Стас купил мне билет в филармонию — именно на
то место, на котором всегда сидела она. А столик в «Европе»? А чертов мускат
«Миральва»? А контактные линзы? А перстень?!.
Я едва не прошибла головой дверь. Олев Киви сказал, что
точно такой же перстень он подарил своей жене. Какого хрена «точно такой же»?!
Это и был перстень его жены! Но откуда Стас взял его? И зачем, зачем?!!
Я вцепилась в листья Ваньки мокрого, стоящего на подъездном
подоконнике, и зарыдала. Но это не были слезы отчаяния, — меня душила
ярость. Как я могла забыть о его сутенерском прошлом? В том, чтобы подставить
шлюху, не было ничего экстраординарного. Напротив, это даже поощрялось: шлюха
всегда должна знать свое место.
Ты за все мне заплатишь, Стасик Дремов! Тем более что терять
мне нечего. Я знаю еще один способ проникнуть к тебе в квартиру.
Поднявшись на полпролета вверх, я оказалась перед чердачной
дверью. Ключ от нее хранился в пожарном щите, за образцово свернутым
брезентовым рукавом. Этот тайничок показал мне когда-то сам Стас, находившийся
в благодушном подпитии: иногда его перемыкало, он вспоминал, что в детстве
мечтал быть астрономом и открыть хотя бы одну сверхновую звезду. Никаких
сверхновых он не открыл, детскую мечту задвинул за бритый лобок, а вот страсть
к пьяным посиделкам на крыше осталась.
