— А как вы собираетесь ее искать… как это есть
по-русски… женщину легкого поведения?
Кайе, Кайе, неужели это ты?!
Пока я переживала внутреннюю драму, послышался звук поцелуя.
— Найдем, не беспокойся. Описание имеется, так что все
остальное дело техники.
— — Описание?
— Фоторобот. Хочешь, покажу? Кайе захлопала в ладоши, а
я почувствовала, как всё мои оставшиеся волосы синхронно зашевелились и встали
дыбом. Муженек Кайе поднялся с заскрипевшего стула, побродил по комнате и
чем-то щелкнул — скорее всего портфельными замками. Я мелко затряслась и сунула
в рот кулак — только бы не закричать!..
Вот он, мой приговор!
Сейчас он вытащит кусок дерьмовой ксерокопии, сунет его под
нос своей жене, и Кайе тотчас же узнает меня… Дудки, Кайе, ты будешь молчать,
ты не такая дура, ты должна понимать, что если ты сдашь меня, то я сдам тебя, и
еще неизвестно, что будет убийственнее!..
Муженек-оборотень рылся в портфеле чуть дольше, чем я
предполагала, а потом послышался его растерянный голос:
— Фу, черт, забыл… Ну, ничего, завтра принесу. Я
откинулась на подушку и нервно зевнула.
— Вечно ты все забываешь, Юри! Самое интересное — и
забываешь!..
— Ну, не сердись, моя прелесть, моя маленькая
эстоночка! Хочешь, покажу тебе, как котик фыркает?
Твою мать! Так и знала, что нет ничего тупоумнее двух
супругов, очумевших друг от друга! Спустя полчаса я и сама очумела, прослушав
от начала до конца радиоспектакль за книжными полками. Ментяра Юри (ну и
муженька ты себе надыбала, Кайе Таммика или как там тебя теперь?) фыркал котом,
квакал лягушкой, ухал совой, затем принялся изображать какое-то сумчатое и в
заключение пустил петуха.
После всего этого безобразия они наконец-то угомонились,
разобрали диван и выключили свет. А спустя некоторое время я услышала
задумчивый голос Кайе.
— Как ты думаешь, Юри, почему она его убила?
— Кто?
— Эта женщина. Того музыканта.
— Откуда же я знаю?
— Может, он плохо с ней обращался? Заставлял делать
какие-нибудь не очень хорошие вещи? Может быть, он сам хотел ее убить, и она
просто защищалась?
Слава богу, Кайе, хоть немного цеховой солидарности!
— Ага! — желчно оборвал жену Юри. —
Защищалась, держи карман шире! Все они одно и то же лепечут, чертовы
проститутки! Собственноручно бы их расстреливал! С порядочной женщиной такого
случиться не может, девочка моя. И вообще, не нравится мне, что ты принимаешь
всю эту грязь близко к сердцу. Ты не должна об этом думать, ты у меня самая
хорошая, самая любимая…
После этого непорочная Кайе и ее суровый милицейский муж еще
немного почмокались и затихли окончательно. Счастливцы.
Выждав контрольные полчаса, я аккуратно спустила ноги с
кресла и сунула их в ботинки. Счастье еще, что сумка с орудием преступления
стояла рядом! Я подхватила ее, тихонько поднялась и подошла к окну. Первый
этаж, и никаких решеток.
До свиданья, Кайе!..
* * *
С «Бронепоездом 14 — 69» мне повезло больше… Именно этот
ночной кабак я оставила на сладкое — на тот случай, если Кайе откажет мне в
пристанище и наступит время «Ч». Теперь это время наступило.
В «Бронепоезде», специализировавшемся на мужском стриптизе,
заправляла еще одна моя таллинская подружка — Монтесума-Чоколатль. Я была одной
из немногих, кто мог называть ее так. В миру Монтесума откликалась на имя
Каринэ Суреновна и была преуспевающей бизнес-леди. Способности к бизнесу
открылись у нее совершенно случайно, после того, как к ней в койку (тоже
совершенно случайно) попал какой-то впечатлительный престарелый швед с
непроизносимым именем и такой же непроизносимой фамилией. Монтесума покорила
шведа своим восточным темпераментом, и он, не выходя из номера, предложил ей
руку и сердце. И лесопилку в окрестностях Треллеборга в придачу. Монтесума
оказалась девушкой сообразительной, быстро разобралась в деревообработке и
организовала при лесопилке маленькую фабрику по изготовлению деревянной мебели
на экспорт. Спустя два года маленькая фабрика превратилась в крупное
производство, а швед, не выдержавший такого бешеного темпа работы, отправился к
праотцам.
Монтесума, скучавшая по исторической родине, наладила
поставки мебели в Питер, а потом и сама перебралась поближе к русскому языку.
Умудрившись при этом сохранить шведское гражданство. «Бронепоезд 14 — 69» был
ее любимым детищем, гораздо более любимым, чем три мебельных салона, которыми
она владела. В конце концов, «Бронепоезд» тоже имел отношение к «дереву» —
именно так нажравшаяся в свое время дерьма Монтесума именовала мужчин. «Дерево»
и «членоподобное» — были для нее исчерпывающими характеристиками мужского пола.
…Сегодня за стойкой дежурил племенной жеребец Акоп, дальний
родственник Монтесумы, выписанный из Еревана. Я заказала мартини со льдом и
несколько минут в тупом недоумении взирала на толпу распаренных баб, сдирающих
плавки с очередного культуриста.
— Каринэ здесь? — спросила я у Акопа, допив свой
мартини.
Акоп кивнул и приветливо ощерился, обнажив безупречные,
отполированные виноградной лозой зубы.
— Позвать?
— Будь любезен.
Он протянул мне еще одну порцию мартини (за счет заведения)
и нажал на кнопку.
Монтесума появилась через три минуты и — так же, как и
Наденька, не сразу узнала меня. Хороший знак.
Мы расцеловались, и она потащила меня к себе в кабинет.
Образцово-показательный кабинет в урбанистическом стиле, над дверями которого
можно было бы смело повесить плакат: «ЖЕНЩИНЫ! БЕРИТЕСЬ НЕ ЗА ЧЛЕН, А ЗА УМ. И
ВСЁ У ВАС ПОЛУЧИТСЯ!»
Монтесума усадила меня в кресло и устроилась напротив со
стаканом минералки в руках.
— Ты наконец-то это бросила, — удовлетворенно
сказала она, ощупав меня с ног до головы. — Бросила или нет?
— Почти.
— Хочешь поработать на меня? Больших денег не обещаю…
Поначалу.
Она предложила мне работу впервые. Забавно.
— Боюсь, ничего не выйдет, — я постучала себя по
лбу и развела руками. — Для мебельного производства я не гожусь. Мозги не из
того материала. Стружка-с. ДСП. А в «Бронепоезде» у тебя одни мальчики.
— Ну, насчет мозгов я бы не торопилась. Слушай, а эта
стрижка тебе идет. Сама додумалась?
— Сама.
— Мои поздравления… Как Стас? Не подох еще? Монтесума
ненавидела Стасевича так, как только может ненавидеть сутенера шлюха,
вырвавшаяся из-под его опеки. Ненавидела искренне, яростно и восторженно.
— Подох, — честно призналась я, и Монтесума
рассмеялась бархатным восточным смехом: она оценила шутку.
