На третьем этаже постояльцев было еще меньше: Олев Киви, Тео
Лермитт и Илья Слепцов. Слепцов занимал номер восемь; Киви и Лермитт,
соответственно, одиннадцатый и двенадцатый: в самом конце коридора, друг против
друга. Таким образом, Калыо Куллемяэ, как и в жизни, находился под своим
патроном. А Тео Лермитг занимал номер прямо над Чарской. Кроме центральной
лестницы с лифтом в стиле «модерн», был еще и пожарный выход, который я в свою
бытность на Крестовском не заметила.
Я подвела черту под гостевым корпусом и тяжело вздохнула. Из
всей шестерки на роль убийцы подходил только один человек — Тео Лермитт.
Во-первых, он терся в одном пространстве с Филиппом Кедриным, во-вторых — Нож.
Нож я безоговорочно отнесла к произведениям искусства.
Но станет ли Страж Ценностей разбрасываться этими самыми
ценностями — большой вопрос.
С остальными было проще: Чарскую и Слепцова я отвела по
причине их пробочной глупости, немца Кноблоха — по причине чрезмерной
профессиональной занятости в сфере безалкогольного бизнеса (такого безнадежного
в российских условиях). Аурэл Чорбу с его мамалыгой и винами мною даже не
рассматривался. Молдаване хороши лишь в краже виноградного жмыха, изощренные
убийства — не их стихия. А последний из шестерки, Калыо Куллемяэ, вряд ли стал
бы рубить сук, на котором сидит. Работа с Олевом Киви, должно быть, совсем
неплохо оплачивалась.
Покончив с тузами, я перешла к более мелким картам: их у
меня на руках оставалось ровно пять — официант, портье, два охранника, бармен.
Официанта, по сведениям Сергуни, звали Валентин Вотяков.
Прыщавая «шестерка» Вотяков вполне могла обернуться
джокером, если только мои предположения о снотворном недалеки от истины. Но
тогда под подозрение подпадает и бармен, состоящий при запасах спиртного.
Бармен Андрон Чулаки (судя по крошечному досье Синенко) слыл отличным
специалистом и до начала работы на Крестовском сменил несколько престижных
ночных клубов.
Оба охранника были почти пародийными: Иванов и Сидоров. Я
долго размышляла над тем, кто из них — тот фээсбэшный «бобрик», который так
галантно проводил меня к выходу. Но так ни к чему и не пришла. Оставался еще
портье Лисовских, такой же неопределенно-бесполый, как и его фамилия. Но сфера
его деятельности интересовала меня меньше всего.
…От непомерных умственных усилий у меня разболелась голова и
понизилось давление. Но ни кофе, ни чая у Сергуни не было. Так же как и
чайника. И мне пришлось ограничиться водой из-под крана. В порту по-прежнему
гудели буксиры, и я вспомнила «Королеву Реджину» и эстонца Рейно с его
фотографиями. Интересно, как Киви сформулировал свою просьбу? И на каком
основании Рейно отследил именно этого несчастного вегетарианца? Три фотографии
стоимостью в две тысячи долларов не дали мне никакого ключа. Или почти не дали.
Это «почти» заключалось в том, что я опять упиралась в Филиппа Кодрина,
«Филю-затворника», как назвал его Сергуня.
На сегодня все, сказала я сама себе.
Спать. Спать.
Но идти в комнату, на полуистлевшее ложе Сергуни не
хотелось. И спать не хотелось тоже. Разве что заняться беглым просмотром
интервью Полины Чарской, тем более что на некоторые из них я уже натыкалась в
своем любимом журнале «Дамский вечерок».
Я начала с последнего по времени. Оно непосредственно
касалось сериала «Чет и Нечет». Ровно треть интервью восторженная корреспондентка
и несколько более сдержанная Полина Чарская обсасывали достоинства Главной
Героини. Потом, благополучно с ней покончив, перекинулись на личную жизнь самой
Чарской, И, судя по всему, эта жизнь была полна трагических разочарований.
Чарская прозрачно намекала на травлю среди московских коллег-злопыхателей, на
публичное одиночество и на недавно завершившийся бурный роман с неким мужчиной,
имя которого она упоминать не пожелала. И из-за которого почти на месяц
отказалась от работы. Затем шел стандартный набор клише: любовь, работа, семья,
дети, роли. Вот здесь-то Полинька и сорвалась с цепи: в ее жизни нет ничего,
кроме работы, она ежедневно приносит себя на алтарь искусства, она ежечасно
натыкается на стену непонимания — и прочая актерская психопатическая чушь. Я с
тоской подумала о Монтесуме-Чоколатль: Монтесума в роли кинозвезды никогда не
смотрелась бы так банально!
В конце выдохшаяся корреспондентка перешла на блиц: любимый
автор, любимое блюдо, любимый город, любимое время года. Весь этот длинный,
никому не нужный список Чарская разыграла как по нотам: «любимая кухня —
мексиканская» (а какая же еще? Не русские же пельмени жрать на глазах у
изумленной публики); «любимый автор — Борхес» (кто такой Борхес, я не знала,
должно быть, из тех, кто слова в простоте не скажет); «любимый город — Вена»
(похоже, тебя там хорошо драли, в Вене!); «любимое время года — осень»…
Я отложила интервью. Читать всю эту фигню было невыносимо.
Даже «ДЕТЕКТИВНЫЕ ЗАГАДКИ — ОТГАДАЙ САМ!» выглядели более
предпочтительно. И я снова взялась за них. И застряла на глубокомысленном
абзаце о том, как использовать оговорки подозреваемых.
Вена.
Что я подумала, когда прочла о том, что любимый город
Чарской — Вена? Что-то непристойное… Ага, «здорово тебя там драли, в Вене»… Но
почему я вдруг так ополчилась против Вены?..
Чарская не была москвичкой, это точно, я где-то читала об
этом. Зубастая крошка из провинции, которая жаждет получить от жизни все… Вряд
ли такая выберет в качестве идеала патриархальную Вену. Париж — я понимаю,
общее место, также как и Венеция. Нью-Йорк — столица Мира, Лос-Анджелес с
пиявкой-Голливудом — столица анти-Мира… Чарская из кожи вон лезет, чтобы
выглядеть экзотичной, — но тогда выбирают Гонконг или Барселону. А Вена —
слишком пресный город, постылая жена, много лет прикованная к инвалидному
креслу…
Так почему все-таки Вена?
И эта история о недавно пережитом бурном романе.
А Олев Киви жил в Вене.
Я даже рассердилась на себя: вот для чего были вызваны к
жизни все эти тупоумные построения — чтобы связать Чарскую и Киви. Но Чарская
слишком порочна, чтобы убить. Ей просто не хватило бы терпения убить.
Устраивать истерики — это да… Разыгрывать сцены из всех пьес сразу — это да… Но
с мертвыми нельзя вести игру. Они плохи уже тем, что не отвечают на поданную им
реплику. Их нельзя унизить блистательным рисунком роли и заочно обвинить в
профнепригодности. А Чарская привыкла вести игру — со всеми и всегда…
Надо же, какие мысли приходят мне в голову! Нужно
обязательно поделиться ими с Монтесумой — вот кто сумеет оценить их по достоинству.
Раздуваясь от чувства собственного превосходства над всякими
там актрисульками, я сложила бумаги и отправилась в комнату: будить Сергуню. Но
прилагать к этому усилия не пришлось — мой персональный охотничий пес не спал.
— Ну, как? — спросил у меня Сергуня подсевшим за
ночь голосом. — Разобралась? Тебя все устраивает?
— Ты гений, Сергуня. Придется обратиться с ходатайством
к твоему руководству. Чтобы объявили тебя репортером года.
