— Вы же знаете эти вечеринки, Римма. Никто друг о друге
понятия не имеет, все только то и делают, что брюхо набивают на халяву. Это, к
сожалению, наш национальный стиль. И наше национальное развлечение.
Не только наше, опять же к сожалению. Я могла бы рассказать
Филиппу, что те немногие потухшие звезды, которых я развлекала своим обществом,
а также их многочисленный лакейский корпус, бросались на дармовой стол, как
ненормальные. Как будто все последние пять лет питались кореньями в лесу и
только теперь получили возможность отведать скромную курицу в вине.
— К сожалению, — с жаром подтвердила вечно
голодная, взращенная на пирожках с капустой, начинающая корреспондентка Римма
Хайдаровна Карпухова.
— Нет, не могу вспомнить, — Филипп по-прежнему
вертел в руках фотографию. — К сожалению. Вот если бы вы мне подсказали…
Хрен тебе, Филя! Если бы я знала, к какому месту приклеить
этот чертов снимок, я бы не клянчила у тебя информацию. Я бы за версту тебя
обошла! Конечно, ты не можешь вспомнить — но только потому, что тебе не надо
вспоминать!
Ты знаешь, кто изображен на фотографии в опасной близости от
тебя. И ты боишься. И — неизвестно, кого больше: меня или этого человека.
— Подсказать не получится. — Господи, только бы не
напортачить с отходом! — Извините, что вылезла с этим глупым снимком. В
этих редакционных досье полно балласта.
— Досье? Какое досье?!
— Досье на звезд, — я выкручивалась, как старый
еврей перед кредиторами. — Олев Киви — звезда. Вы — номинальный
родственник звезды. Так что — вольно или невольно — тоже попадаете в фокус.
— Слава богу, уже не родственник! — без всякого
почтения к музыкальным заслугам усопшего резюмировал Кодрин.
— Я буду держать вас в курсе, Филипп.
— Сделайте одолжение. — Филипп все еще мялся у
двери — как будто не хотел расставаться со мной. Как будто хотел убедиться, что
злополучная фотография — всего лишь случайность, а никакой не дальний умысел
проныр-журналистов.
Я и сама хотела уверить его в этом. Вот только как это
сделать — не знала.
— Если хотите, я могу порыться в своих архивах, —
наконец выдавил он. — Может быть, найду что-то похожее…
— Да нет, не стоит, — я поняла его с полуслова. —
Не думаю, чтобы эта фотография имела какое-нибудь значение…
…Нет, я не думала так.
Сидя на парапете набережной и глядя на голодную свору
катеров, я совсем так не думала. За всем кодринским лоском, за всей его
противоестественной красотой скрывалась измочаленная страхом душонка. Ему было
что скрывать, ему было что прятать в тайниках. И тайники эти были .разбросаны
во времени и пространстве; они понатыканы в таких местах, что придется
изваляться в дерьме, прежде чем до них доберешься.
Чтобы хоть как-то разобраться в своих ощущениях, я
быстренько состряпала лозунг: «Две или три вещи, которые я знаю о нем».
Вещей, которые я знала о Кедрине, оказалось не две и не три,
а ровно шесть.
Во-первых: Филипп согласился встретиться с журналистами
только потому, чтобы спихнуть убийство сестры на Олева Киви. И чтобы иметь
возможность заявить об этом, зная, что Киви уже не сможет оправдаться.
Во-вторых: он построил разговор со мной достаточно неуклюже
— сначала запретил (себе и мне) упоминать имя сестры и тотчас же сам рассказал
ее историю. Он упирал на вещи, которые теперь невозможно проверить. А именно —
на ревность Киви и на то, что Алла была глубоко несчастлива со своим
виолончелистом.
В-третьих: он занимается экспертизой холодного оружия и
имеет к нему непосредственное отношение. А Киви был убит ножом.
В-четвертых: он явно кого-то узнал на фотографии. Но не стал
об этом распространяться. Если ему нечего скрывать, то откуда трясущиеся руки и
остекленевшие глаза?
В-пятых: он наотрез отказался привлечь к журналистскому
расследованию жену. Почему? Он не доверяет ей? Или она знает или видела такое,
что разрушает версию Филиппа. Или, наоборот, ее подкрепляет.
В-шестых: перстень. Как перстень оказался у Стаса, а потом и
у меня? Этот перстень принадлежал Алле. Но все драгоценности (включая и
перстень) были переданы Филиппу и его жене. После того, как от них отказался
Киви.
Этот последний аргумент заткнул за пояс предыдущие пять.
Я свернула лозунг «Две или три вещи, которые я знаю о нем» и
выбросила новый: «Шесть причин, по которым я не верю Филиппу Кодрину».
С этим лозунгом в руках я и двинулась на улицу Бармалеева, к
Яне Сошальской, его ревнивой дуре-жене. Ее адрес тоже фигурировал в красной
папке Сергуни. И я запомнила его — совершенно машинально. Как привыкла
запоминать всякую несусветную чушь, включая тип оволосения клиентов и цвет их
носков.
Весь путь до Петроградки я уговаривала себя, что все делаю
правильно. С Сошальской нужно говорить в любом случае: труп они обнаружили
вдвоем. И потом — малахольная Яночка и неказистая Аллочка были подругами,
Филипп сам сказал мне об этом. Не исключено, что я узнаю кое-какие подробности
из жизни покойной Кодриной. Он вообще успел мне многое наговорить, этот Филипп.
И относительно фотографии тоже.
«Нас постоянно приглашают», — сказал он. «Нас» —
означает его самого и его жену. Да и трудно поверить, что самка, устраивающая
телефонную склоку из-за получасовой отлучки мужа, потерпит его челночные рейсы
на какие-нибудь мероприятия. Тем более в одиночку. Она обязательно попрется за
ним. К тому же несколько женских персонажей на фотографии есть — в анфас,
профиль и со спины. Если, по чудесному стечению обстоятельств, одна из спин
принадлежит Яне Сошальской, у меня есть шанс.
Быстрота и натиск, вот что необходимо. Какой бы совершенной
ни была эта подозрительная супружеская чета — они не настолько хороши, чтобы
синхронно врать по любому поводу.
* * *
Квартира Кодрина — Сошальской располагалась в старом
доходном доме. Я без всякого труда нашла подъезд, поднялась на третий этаж и
позвонила в высокую дверь. И только потом принялась соображать, что же я скажу
Яне Сошальской. И как буду группироваться, если она спустит меня с лестницы.
Главное в таких обстоятельствах — прикрыть голову руками, а колени прижать к
подбородку.
Сошальская открыла на второй звонок, застыла на пороге и
втянула ноздрями воздух. Ее можно было назвать красивой, но красота эта
вступала в явное противоречие с красотой Филиппа Кодрина: никаких киношных
штампов, никаких голливудских аналогов. Обладатели таких лиц вымерли задолго до
появления кинематографа. Сразу Же после динозавров. Ни одной морщины на лице,
ни одной зацепки в безмятежном бирюзовом взгляде.
— Опаздываете, — сказала Сошальская, все еще
принюхиваясь ко мне;
Разве? Я почувствовала подвох и на всякий случай отступила
от двери.
