— Вы сменили духи, Аннушка?
Блин, что происходит?! За кого она меня принимает?
Во-первых, последние полгода я пользуюсь одними и теми же — «Aqua di Gio» (не
бог весть что, но мне нравится). Во-вторых, я вообще не пользовалась духами с
тех пор, как бес меня попутал вынуть нож из груди Олева Киви.
— Приятный запах, — продолжала нести околесицу
Сошальская.
А потом развернулась и поплыла в квартиру. Мне ничего не
оставалось, как следовать за ней. Я сдуру захлопнула дверь, и мне показалось,
что за моей спиной лязгнули засовы в предбанник инквизиции.
Прямая спина Сошальской заманила меня в квадратную комнату с
узкими окнами. Впрочем, окон как таковых я не увидела: они были скрыты
старинными бамбуковыми жалюзи с каким-то полустертым китайским пейзажем. Я
нисколько не удивилась, если бы узнала, что жучара-Филя, пользуясь служебным
положением, позаимствовал их из запасников Эрмитажа.
Вся остальная обстановка тоже оказалась пристегнутой к
жалюзи: резные деревянные ширмы, медные курительницы, парочка самых настоящих
кальянов и целый взвод Будд самых разных модификаций. К тому же в комнате
явственно ощущался какой-то запах — то ли благовоний, то ли мужского парфюма. А
посреди всей этой застенчивой антикварной лавчонки стоял самый обыкновенный
совдеповский стол с наваленным на него бельем.
— Белье для глажки на столе, — повелительным тоном
сказала мне Сошальская, усаживаясь в кресло-качалку. — На кухне список
продуктов и деньги.
Я в нерешительности засунула в рот большой палец: все
происходящее походило на хорошо отрепетированный розыгрыш. За кого она меня
принимает, в самом деле?! Или Филя оказался вовсе не таким лохом, сумел
просчитать все мои последующие шаги и предупредил свою обалдевшую от ревности
жену?
— Сегодня полы мыть не нужно, — добила меня
Сошальская, принимаясь за вязание.
Интересно, а когда я их мыла?! Разве что в одном из своих
прежних воплощений, и то сомнительно. Монтесума-Чоколатль, свято верящая в
реинкарнацию, утверждала, что в прошлой жизни (судя по моему бесхребетному
нраву) я была растением под названием «плющ дикорастущий».
Сошальская вязала, даже не глядя на спицы: просто аккуратно
считала про себя петли — и все. Ситуация перестала забавлять меня. И что
означает это надменное лицо и отсутствующий взгляд? Я переступила с ноги на
ногу, и половица под моим ботинком едва слышно скрипнула. Даже я не уловила
этого звука, скорее — почувствовала.
А Филина женка сразу же повернула ко мне бесстрастное лицо.
— Почему вы не проходите, Аннушка?
Да что же это, в самом деле?! Мало того, что она надо мной
откровенно издевается, так еще и слышит, как египетская кошка! С таким слухом
нужно в сейсмологических центрах работать, а не в кресле-качалке петли считать.
Пока я подбирала работенку для Яны Сошальской, зазвонил
телефон. Наверняка Филипп, тускло подумала я — и не ошиблась. Эти двое жить не
могли друг без друга. Сошальская нащупала радиотелефон, стоящий рядом с ней, и
взяла трубку; лицо ее оживилось, пришло в движение, вот только глаза остались
неподвижными.
— Да, милый… Аннушка уже пришла. Пододеяльники из
химчистки? Хорошо, я скажу ей… Ты будешь к семи? Почему так поздно?! Халтурка?
Какая халтурка?!. Что значит — «успокойся»? Я спокойна. Абсолютно. Мне плевать
на визиты…
Только теперь я поняла, что меня смущает. И в самой
Сошальской, и в окружающей обстановке.
Свет.
В комнате не было света, в ней царил полумрак. Но не легкий,
летний, с солнечными полосками от жалюзи на полу, — нет. Этот полумрак не
зависел ни от жалюзи, ни от времени года. Он был здесь всегда. Он никогда
отсюда не уходил. И как можно вязать при таком освещении? Как можно видеть
петли, которые ты набираешь?!.
Лицо Сошальской по-прежнему бушевало. Уголки рта
растягивались, скулы волнами накрывали впалые щеки — и вся эта суета
моментально разбивалась о глаза, пасовала перед ними.
Глаза оставались неподвижными.
Глаза.
«Черт, да она слепая!» — неожиданно подумала я.
Она ничего не видит! Потому-то у нее такое гладкое лицо:
краски мира не тревожат его. Краскам мира вообще нет дела до Яны Сошальской и
ее спиц! Все еще не веря себе, я аккуратно сняла ботинки и на цыпочках
двинулась к женщине. Сейчас она остановит меня окриком, запустит в меня
клубком, вытащит револьвер из нижних юбок!..
Но ничего подобного не произошло.
Я приблизилась к критической отметке и провела ладонью у нее
перед глазами. И снова — никакой реакции. Яна Сошалъская действительно ничего
не видела.
Так круто я еще никогда не влипала (если не считать двух уже
давно остывших трупов). Но, самое ужасное, — ловить здесь нечего. Я не
стала дожидаться конца супружеской телефонной перебранки и ринулась к выходу. У
входных дверей я едва не сбила белую тонкую палку (почему я не заметила ее
раньше?) и ни одной лишней секунды не потратила на открывание замков. И, только
выскочив на лестничную площадку, перевела дух.
Кто мог знать, что жена Кодрина окажется слепой? И толку от
нее будет, как от козла молока.
В любом случае у меня отпадает сразу несколько проблем: не
нужно тыкать ей под нос фотографию, каждую минуту рискуя получить по башке. Не
нужно изводить ее расспросами об Алле. Яна Сошальская отодвигается на задний
план, но это не снимает подозрений с ее мужа. Ясно одно: если мне когда-нибудь
еще придется встретиться с ней, я уже буду к этому готова.
* * *
Сергуня опаздывал.
Я успела посидеть и полежать на лавочке возле редакции
«Петербургской Аномалии», съесть яблоко, украденное на лотке, и отогнать от
себя одного зарвавшегося питбуля и двух зарвавшихся молодых людей с бритыми
черепами.
И подвести промежуточный итог встречи с безумным семейством
Кодриных.
Извращенцы, идеально подходящие друг другу: слепая ревнивица
и Аполлон Бельведерский, который ненавидит свою распроклятую совершенную
фактуру. Слепая жена устраивает Филю идеально: она не может видеть красоты, которой
Кодрин так стесняется.
Извращенцы и есть.
— Мы же договаривались на пять! — накинулась я на
Сергуню, как только он появился. — Нехорошо заставлять девушку ждать.
— Соскучилась? — Он приложился к моей щеке. —
Ну, что Филя? На какой минуте он тебя послал?
— Представь себе, не послал. А даже угостил элитным
пойлом из Мадраса.
— Да ладно заливать-то! У него с женщинами непреходящий
напряг. Все боится, что будут посягать на его драгоценные нефритовые гениталии.
А он у нас однолюб.
— Пришлось выдать себя за даму нестандартной
сексуальной ориентации. Сергуня рассмеялся:
— Круто! У тебя хватка, как я посмотрю. Когда выйдешь
из тюряги, порекомендую тебя главному редактору. Как подающего надежды
корреспондента.
