Монтесума сняла трубку сразу же.
— Монти, это я. — В трубке что-то булькало, шипело
и трещало, но Монтесума меня услышала. И не очень-то обрадовалась, судя по
голосу.
— Подъезжай в клуб, — отчеканила она.
— Когда?
— Сейчас. Если можешь…
— Могу. Конечно, могу.
— У… тебя все в порядке?
— Да. А что?
— Жду.
Монтесума отключилась, а я еще долго слушала короткие гудки.
Почему она сказала — «если можешь»? И откуда такая срочность? Я ведь даже не
успела ничего ей рассказать. Или… Или она уже все знает? Конечно, она иногда
смотрит телевизор, она слушает магнитолу в машине, ей могла позвонить Кайе (в
том, что ее муженек сдержал слово и приволок с работы мой фоторобот, я не
сомневалась ни секунды). И — самое ужасное — ей могло нанести визит высокое
милицейское начальство: русофильская шутка в таллинском полицейском
департаменте обошлась нам слишком дорого.
А если оно и сейчас сидит у Монтесумы и дует на горящую
задницу — это высокое милицейское начальство? А Монтесума — всего лишь
приманка, китайский фонарик, на который должен прилететь безмозглый мотылек
Варвара Андреевна Сулейменова?
Я тряхнула головой: нет, Монтесума не сдаст меня. Не сдаст.
Пока я, молитвенно сложив руки, уверяла себя в верности
Монтесумы-Чоколатль, на площадку выскочил Сергуня.
— Ты куда пропала, душа моя? Они начинают…
— Мне нужно съездить в одно место.
— В какое место? — насторожился репортер.
— К вечеру вернусь…
— Уже вечер.
— Я приеду, Сергуня.
Лицо Сергуни пошло складками.
— Надеюсь, ты не собираешься оформить явку с
повинной? — ревниво спросил он.
— Встретимся на Канонерском. — Я уже привычно
чмокнула его в щеку и побежала вниз. А потом остановись на середине пролета.
— Послушай, Сергуня… У Киви было оружие?
— В каком смысле — оружие?
— В смысле — «какое-нибудь оружие». — Этот вопрос
занимал меня после пассажа Этой Суки о потайном отделении в сейфе.
— А тебе зачем?
— Надо, раз спрашиваю.
Сергуня снова вытащил из рюкзака свой верный блокнот и
послюнявил пальцы.
— У него был газовый пистолет. И помповое ружье подарок
Общества охотников швейцарского кантона Шафхаузен. Пистолет он всегда возил с
собой, для самообороны, — Сергуня крякнул и посмотрел на меня. —
Н-да… Ему нужно было выбрать что-нибудь посолиднее.
— Установку «Град», — крикнула я ему с нижнего этажа.
…Теперь надо быть осторожнее.
Визит милицейского Тараса Бульбы отрезвил меня и вернул к
неутешительной реальности. Тебя не взяли сегодня, но нет никаких гарантий, что
это не произойдет завтра. Если бы дело ограничивалось одним Стасом Дремовым, я
бы так не волновалась. Но произошло убийство крупного музыкального деятеля, к
тому же — подданного иностранного государства. Это дело не может быть спущено
на тормозах, разве что в нашем благочестивом городе не убьют кого-нибудь рангом
повыше. Но на это рассчитывать не приходится. Во всяком случае, в обозримом
будущем…. Куррат, куда подевались высокооплачиваемые киллеры, куда подевались
продажные политики, куда подевались вороватые олигархи? Где криминальные войны,
в конце концов? Тогда чертово убийство чертова Олева Киви можно было бы
закидать телами других преступлений. И все, и концы в воду…
Устыдившись такого кровожадного хода мыслей, я по инерции
тормознулась у газетного лотка и скупила все сегодняшние издания. И «Дамский
вечерок» в придачу. Газеты ничем меня не порадовали. Вал первых сообщений о
смерти виолончелиста спал, но и сегодня попадались отдельные зазевавшиеся
статейки. Тема убийства особенно не муссировалась, а я (о, господи, —
я!!!) представлялась журналистам шизофреничкой, покончившей с Маэстро я фоне
болезненного увлечения музыкой.
Ни слова о таллинском следе. Ни слова о Стасе Дремове. Это
могло означать только одно: свора ищеек относится ко мне достаточно серьезно,
она просто не хочет вспугнуть дичь.
Это было что-то новенькое — никто и никогда не относился ко
мне серьезно. Даже раскоряченные шалые бизнесмены, которые изредка хотели на
мне жениться. Ко мне нельзя серьезно относиться, и верное подтверждение тому
то, что я ношусь по городу, а не залегла на дно. Тот самый случай, когда моя
собственная тупость побивает осторожный сыщицкий профессионализм.
…Прежде чем появиться в окрестностях «Бронепоезда», я
поменяла несколько автомобилей и исколесила город вдоль и поперек, путая следы.
А потом еще час сидела в соседнем кафе и пасла безмятежную клубную вывеску. И
думала о Полине Чарской.
История ее отношений с Киви была мне более или менее
понятна. Эта Сука исчезла в конце прошлого года, потому что уехала к нему в
Вену (что, наверное, легко проверить). Небольшой роман в ее порноматерном стиле
— любой мужчина через неделю устанет от такого темперамента. А тем более — Олев
Киви, а тем более — после смерти любимой жены. Ночью на Крестовском он соврал
мне, что за год у него никого не было. Соврал, как врут все мужчины и женщины, когда
дело движется к постели… Но даже если что-то между ними и было — Киви охладел к
Чарской, я была в этом уверена. Он действительно слишком любил свою жену и во
всех женщинах искал ее подобие.
А неистовая Полинька не имела ничего общего с Аллой Кодриной.
И к тому же оказалась банальной воровкой, не смогла устоять перед обаянием
бриллиантов. Нагло залезла в сейф и вытащила колье и все полагающиеся к нему
причиндалы. Интересно, до разрыва или после? Или Чарская права — и Киви
воспользовался кражей, чтобы порвать с ней?..
В любом случае между виолончелистом и актриской погорелого
театра существовала грязная тайна. Они оба хранили эту тайну — каждый в своих
интересах — и пребывали в равновесии. Смерть Киви нарушила равновесие и сделала
Чарскую уязвимой. Теперь она отовсюду ждет подвоха и появления пленки (должно
быть, запечатлевшей ее воровские подвиги).
Нет, мертвый Киви опасен для Чарской. Гораздо более опасен,
чем живой.
Я вздохнула.
На Полине Чарской можно ставить крест. И на ее гостиничном
номере на втором этаже — в самом конце коридора.
Она не убивала.
Ну и черт с ней, я с самого начала знала, что она не убийца.
Придя к такому неутешительному выводу, я расплатилась за кофе и двинулась к
клубу Монтесумы-Чоколатль. Но зайти решила не с центрального, а с черного хода.
Береженого бог бережет.
* * *
Примерно то же самое думала и Монтесума-Чоколатль. Иначе она
не ждала бы меня у обшитой дубом двери подсобки.
— Привет, — я попыталась улыбнуться.
