— Олев.
Даже я не ожидала такой прыти от Монтесумы. И мне эта прыть
не понравилась. Очевидно, Монти пыталась взять ювелира на понт, она просто
спутала этого линючего стареющего гимназистика со своими мальчиками из
кордебалета. Она привыкла к тому, что вместо мозгов в черепной коробке
мальчиков бугрится еще одна мышца.
Но ювелир-то другое дело!..
— Не понимаю, о чем вы говорите? — Шамне уже взял
себя в руки.
— Киви. Олев Киви, — продолжала настаивать
Монтесума.
Почесав переносицу, ювелир неожиданно улыбнулся.
— Да-да… Что-то припоминаю. Ну, конечно же… Бирманский
рубин. Пять карат. Редкая вещь. Для любого ювелира счастье подержать такой
камень в руках… Он просил, чтобы я оценил его. Теперь я вспомнил. Да. Вы
говорите, он умер?
— Его убили.
— Надеюсь, не из-за рубина. Очень, очень редкая вещь.
Монтесума скрипнула зубами — то ли из-за бирманского рубина,
находящегося вне зоны досягаемости, то ли из-за скользкого, как угорь, ювелира.
Что ж, Илларион Илларионович выбрал самую верную тактику — он не отпирается, он
говорит все как есть. Вот только все ли?..
Мы еще некоторое время поговорили о пустяках, хотя было
ясно, что визит пора сворачивать. Но Монтесума не хотела сдаваться. Она решила
подойти с другого конца и спросила у ювелира, продает ли тот камни.
Конечно, лучезарно улыбаясь, ответствовал господин Шамне, в
нашем магазине есть специальный отдел, разве дамы не ознакомились? Дамы
улыбнулись господину Шамне еще лучезарнее: конечно же, мы обязательно заглянем…
Чем больше я слушала обо всех этих изумрудах, синих
сапфирах, черных опалах, благородных жадеитах, тем крепче сжимала свою сумку,
на дне которой лежал футляр с ножом, приготовленный для эксперта по японским
мечам. Я хорошо помнила снежно-белую, сверкающую поверхность камня и свои
срамные мысли по поводу его распилки на более мелкие части.
— Простите, Илларион Илларионович… Вы занимаетесь
огранкой? — неожиданно спросила я. И снова волосики Шамне встали дыбом.
— В каком смысле — огранкой?
— Ну, если бы вам принесли камень и попросили распилить
его на несколько камней…
— Что вы! Для подобной работы с камнями нужна лицензия,
нужно специальное производство… Огранка — это математическая формула, это
искусство, в конце концов. Я могу оценить камень, могу…
«Могу купить и продать краденую драгоценность», —
прочитала я в глазах Монтесумы.
— …могу порекомендовать, что с ним сделать… Но, как вы
сами понимаете, я имею дело с ювелирными укращениями. Кольца, броши, браслеты,
серьги… Камни в их чистом виде — не более чем хобби. Вот, например, ваш
александрит, Каринэ, больше годится для броши, чем для кольца.
Я представила неистовую Монтесуму с брошкой на груди и
улыбнулась. Так, улыбаясь и получив приглашение заходить еще, мы расстались с
Шамне и вышли на улицу.
— Что скажешь? — осторожно спросила я у Монтесумы.
— Тухлятина, — Монти была недовольна мной,
недовольна Шамне, недовольна александритом. — Две девятьсот за карат!
Смешно слушать! Как минимум три пятьсот, я ведь его уже оценивала. Опустил меня
на шестьсот долларов, гад!..
— Ты же не собираешься его продавать!
— Не в этом дело. Этот горе-ювелир — лишняя фигура во
всей истории. Ты понимаешь?
— Нет.
— Тупица! Что говорила нам Кайе? Что у виолончелиста —
крупная коллекция драгоценностей. Известная в Европе. Наверняка этот Киви
отоваривался где-нибудь у Буччелатти
[27]
в Нью-Йорке на Пятой
авеню… Или у «Блэка, Старра и Фроста»
[28]
. Ну зачем ему, скажи
на милость, этот салун? Кататься в Питер, чтобы оценивать камни у какого-то
козла, который тут же тебя и опустит? У скупщика краденого?
— А может, господин Шамне сбывал ему это самое
краденое, а? Краденое всегда стоит дешевле…
— А за границу как переправлять? Заносить сомнительные безделушки
в таможенную декларацию? А вдруг они в розыске? Вдруг, перед тем как попасть к
Шамне, они были вырваны из чьего-то уха? Или сняты с чьего-то пальца?
Я задумалась.
— Но ведь ты тоже собираешься переправить меня в
Швецию. Нелегально. Вот и он — нелегально… Используя свои каналы…
— Он же не дипломат. С дипломатической почтой это не
уйдет.
— А если у него концы в каком-нибудь
консульстве? — убитым голосом сказала я. — Если здесь орудует целая
шайка? Под прикрытием одного-единственного виртуоза смычка?
Такая перспектива Монтесуму явно не устраивала.
— Придется подключать Акопку.
— В каком смысле — подключать?
— В прямом. Пусть возьмет пару мальчиков с загривками
посолиднее. Они надавят на эту мокрицу в очках…
Я представила иссиня-бритого красавца Акопа, его добродушную
улыбку серийного убийцы и подбородок педофила-растлителя.
— Ну, да, да! — сплюнула Монтесума, привыкшая
понимать меня с полувзгляда. — Это, конечно, не лучший вариант… У Акопа
мозгов как у утконоса на выданье. Но ничего другого я не вижу. Куда ты
уставилась?
Конечно же, мне показалось. Этого просто не могло быть. Не
могло быть, потому что «Королева Реджина» давным-давно покинула не только
Питер, но и российские территориальные воды. И все же, все же… Мне показалось,
что в широком окне фитнес-центра, расположенного рядом с «АНТИКВАРНОЙ ЛАВКОЙ»,
мелькнуло лицо Рейно…
Я тряхнула головой — и наваждение сразу же исчезло. Кроме
призывно раскорячившегося тренажера, за стеклом ничего не было. Нервишки у меня
и вправду ни к черту, Монтесума права.
— Да что с тобой? — начала терять терпение Монти.
— Нет, ничего. Показалось. Поехали отсюда.
…Мы покатили в центр.
Чтобы спустя каких-нибудь пять минут застрять в пробке. Стоя
между поганенькой «Нивой» и поганенысим джипом «Судзуки», мы продолжили
дискуссию о достоинствах и недостатках Иллариона Илларионовича Шамне. И о
достоинствах и недостатках нашего к нему визита.
Последних было явно больше, но я старалась не акцентировать
на них внимание, дабы не наносить лишней травмы Монтесуме. А потом и вовсе
замолчала.
Приходится признать, что беседа с ювелиром провалилась. Или
почти провалилась. Она выглядела просто опереточной: две ряженые шантажистки и
один ряженый очкарик. И вообще — почему мы так доверились Кайе? С чего она
взяла, что Шамне — подпольный ювелир? И салон у него легальный, и канделябры
настоящие, и цены приемлемые. Только одно оказалось правдой — Шамне
действительно знал Киви. Но не слишком торопился афишировать это. И было что-то
еще, какой-то момент в беседе, когда оперетта едва не превратилась в оперу с
добротными декорациями и богатым реквизитом. Оперы я ненавидела, но было что-то
еще, — и Шамне по-настоящему испугался. Не упоминание о смерти Киви, нет.
Совсем другое, гораздо более невинное, — но он испугался. Мне нужно
остаться одной и все хорошенько об думать…
