…Спускаться пришлось на ощупь: никому и в голову не
приходило освещать черную лестницу в полуэлитном доме. Между третьим и вторым
этажами я едва не вывихнула себе лодыжку.
А между вторым и первым…
Между вторым и первым этажами чьи-то железные пальцы сдавили
мне горло.
…Прежде чем уйти из жизни под сомнительным лозунгом «легавым
отомстят родные дети», я крупно пожалела о тех трехстах долларах, которые Монти
дала мне на мелкие расходы. И о своей загубленной юности. И о высших учебных
заведениях, которых никогда не кончала. И об экспериментальном креме от морщин,
который так и не вымазала до конца. И о штате Айдахо, в который уж точно
никогда не попаду… При чем здесь штат Айдахо, я сообразить не успела. А также
не успела увидеть длинный белый коридор, натертый мастикой пол чистилища и
боженьку, который в свое время не выдал мне мозгов…
Пальцы слегка разжались, и я заглотнула порцию затхлого
воздуха.
Понятно. Убивать меня не будут. Во всяком случае, сейчас.
Но…
— Предупреждаю, — сдавленным шепотом сказала
Я. — У меня СПИД, молочница и недолеченный трихомоноз…
— Тэрэ-тэрэ, — ответили на мое программное
заявление пациентки анонимного венерологического кабинета.
Проклятье, и здесь эстонский!..
Голос, произнесший приветствие, показался мне знакомым. И
пока я прикидывала, где бы могла его слышать, меня стащили по ступенькам, за
шиворот выволокли в колодец двора и сунули в драный «Опель», уткнувшийся носом
в мусорные баки.
Через тридцать секунд «Опель» уже шел на таран: он опрокинул
бак, едва не задавил кошку, сломал куст сирени и вырвался на сонный простор
Двенадцатой линии. А затем помчался по направлению к Смоленскому кладбищу.
Перспектива оказаться в одной могиле с какой-нибудь мещанкой
Тряпкиной, скончавшейся в каком-нибудь 1893 году, меня не прельщала, и я начала
судорожно открывать дверцу. Результатом моих титанических усилий стала
оторванная ручка: «Опель» был той еще развалюхой.
— Сиди тихо. — Определенно, я слышала этот голос!
Стараясь не злить его обладателя, я повернула голову.
Рейно!
Черт возьми, алчный белобрысый фотограф с «Королевы
Реджины», выудивший из меня две тысячи долларов! Но что он делает здесь, в
Питере, — ведь его корабль уже давно покинул Питер и наверняка успел
забыть о существовании чахлой Северной Пальмиры.
— Я не понимаю…
— Сиди тихо, — снова повторил Рейно.
Но сидеть тихо, когда тебя везут к обветшавшему кладбищу, не
представлялось никакой возможности, и я снова начала ныть:
— Выпустите меня сейчас же! Я не понимаю, что
происходит!..
Рейно резко затормозил, бросил руль и повернулся ко мне. Все
та же ямочка на подбородке, все те же наглые, похожие на объектив «Никона»
глаза. Как будто и не расставались, честное слово, как будто так и просидели
все это время в номере 217 на «Королеве Реджине»!
Рейно приблизил ко мне подбородок и сказал:
— Олев Киви.
Ну, конечно, это все объясняло. Когда-то я тоже произнесла
эти слова и поймала фотографа на крючок. Теперь уже на крючке трепыхалась я
сама. Так что лучше заткнуться, а то и губу порвать недолго.
Впрочем, до вожделенных смоленских могил мы не доехали.
Рейно остановил задрыгу-«опелек» на ближайшем к Смоленке углу, у захудалого
ночника «Eesti». Эстонским в этом магазинчике было только название. Но именно
это скорее всего и вдохновляло Рейно.
— Может, сразу к консульству? — неудачно пошутила
я.
— Может, сразу в прокуратуру? — неудачно пошутил
он. На вполне сносном русском. Я прикусила язык.
— Поговорим об Олеве Киви. — Рейно вытащил из-за пазухи
узкий нож, оценивающе посмотрел на него, потом на меня и… И принялся ковыряться
им в зубах.
— Вы же сказали, что больше не возьметесь за его
дела, — вовремя вспомнила я случайно обороненную фотографом фразу.
— Это правда. Я бы и не взялся, если бы Олев был жив.
Но он мертв. Вы знали об этом, когда пришли ко мне.
Чертов Рейно закончил ковыряться в зубах и приставил узкое
лезвие к моему подбородку.
— Выкладывайте.
— Что именно? — удивительно, но лезвие почти не
мешало мне говорить.
— Зачем вы это сделали?
— Что именно?
— Зачем вы убили Олева Киви?
Странное дело, в его голосе не было никакой страсти,
никакого гнева, — всего лишь самое обыкновенное и даже несколько ленивое
любопытство. В таком раскладе нож в руках Рейно превращался в самую
обыкновенную зубочистку, и я даже воспрянула духом.
— Я не убивала Олева Киви, — с максимальным
достоинством произнесла я, и Рейно радостно хихикнул.
— Бросьте. Я увидел вашу физиономию по телевизору через
полчаса после того, как расстался с вами. Общего, конечно, мало, но…
— Но вы ведь фотограф, — подсказала я Рейно.
— Я не фотограф. Я частный детектив, — раскололся
наконец эстонец.
— А методы у вас как у дешевого мокрушника…
Произнеся эту оскорбительную тираду, я задумалась. Нож рядом
с подбородком заставлял мысли двигаться энергичнее: теперь они не заваливались
друг на друга, а построились в шеренгу и рассчитались на первый-второй.
— Знаете что, Рейно… У меня есть триста долларов. И я
хочу вас нанять. Как частного детектива. Он снова радостно хихикнул:
— За триста долларов я и с постели не встану.
— А те две тысячи? — напомнила я. — Две
тысячи, которые я заплатила за фотографии… Это были мои личные деньги.
— Откуда мне знать? Может быть, это деньги того, кого я
заснял… Может быть, он нанял вас убить Олева, а потом выкупить у меня улики.
Теперь уже рассмеялась я: чтение книги «ДЕТЕКТИВНЫЕ ЗАГАДКИ
— ОТГАДАЙ САМ!» все-таки не прошло для меня бесследно.
— Тогда я попросила бы у вас негативы. Правда? И не
позволила тыкать себе в лицо каким-то сомнительным шампуром.
Рейно нехотя отвел нож, предназначенный скорее для чистки
рыбы, чем для убийства. Он согласился с моими доводами.
— Меня зовут Варвара. Варя, — я попыталась
закрепить успех.
— Это еще ничего не значит, — философски .заметил
Рейно. — Убийцу могут звать как угодно. Имя еще никого не спасало от
противоправных действий.
— Вы никогда не работали в таллинском полицейском
департаменте?
— Нет. А что?
— Ничего… Почему вы остались в Питере? Не уплыли на
вашем красавчике пароходе? Из-за Олева Киви?
— Да, — ответил он с обезоруживающей искренностью
эстонской племенной коровы. — Из-за Олева Киви. И еще из-за фотографий.
