Я в очередной раз поймала себя на мысли о том, что Стас
знал, что делает, когда расставлял силки: ловля на живца, вот как это
называется.
— Вы ведь ушли, — продолжал настаивать
эстонец. — Почему вы ушли?
— И того, что я услышала, было достаточно, —
ляпнула я первое, что пришло в голову. — Ваша музыка разрывает мне сердце.
Мое насквозь лживое, да еще приправленное подобострастной
лестью объяснение было шито белыми нитками, но Олев Киви с готовностью клюнул
на него. И не выказал никакого желания расстаться со мной.
— Вам нравится виолончель?
Я внутренне содрогнулась, но сумела взять себя в руки:
— Мне кажется, в этом инструменте заключена душа
создателя. — Господи, откуда эти тексты? Моментально перебрав в уме всех
своих клиентов, я остановилась на сидящем в Крестах Лешике, и происхождение
фразы моментально прояснилось.
«Мне кажется, в этом инструменте заключена душа
Создателя», — именно так высокопарно Лешик отзывался о своем члене.
Но Олев Киви знать не знал бедолагу Лешика, а тем более его
член, — и посему челюсть его благодарно отвисла: он оценил красоту
формулировки.
— Я не могу вас отпустить… Вот так просто…
— Мне пора, Олев. Мне правда пора…
Я поднялась, пресекая дальнейшую дискуссию, и поплыла к
выходу, профессионально покачивая бедрами. Олев Киви по-настоящему испугал
меня: безобидное интеллектуальное болотце, в чреве которого нет и не будет
спасения. Следовательно, задача номер один: унести ноги. Унести ноги и спихнуть
неудачу с Олевом на форс-мажорные обстоятельства.
Покинув ресторанный зал, я облегченно вздохнула и
направилась в женский туалет. Но особенно рассиживаться на отдающем
гинекологической стерильностью унитазе не пришлось: в дверь робко постучали.
— Кто там? — глупо спросила я и на всякий случай
подтянула колготки.
— Я, — вкрадчивый голос принадлежал мужчине. Но не
Олеву Киви, это точно.
— Это дамская комната, уважаемый. — Мой голос
предательски дрогнул.
— Нужно поговорить.
Я с чувством спустила воду и распахнула дверь. И едва не
зашибла криминального репортера Сергея Синенко.
— Какого черта? — Я даже не удивилась его
появлению в женском туалете; в поисках материала для своих подметных статеек он
влез бы куда угодно, даже в доменную печь. Что уж говорить об отхожем месте —
так, легкая разминка в стиле «диско».
Юродивый от журналистики смотрел на меня умоляющими глазами.
— Вы разговаривали с виолончелистом, я видел.
— Ну и что?
— Познакомьте меня с ним… Редакция оплатит ваши услуги.
— Сколько? — по-мясницки грубо подошла к вопросу
я.
— А сколько нужно?
Я с трудом подавила в себе желание назвать сумму и
автоматически перейти в разряд обслуги желтой газетенки. Кем-кем, а шлюхой от
масс-медиа мне быть еще не приходилось.
— Пустой разговор, Сергуня, — я потрепала
журналюгу по впалой обросшей щеке. — И покинь помещение, пожалуйста. Иначе
донесу на тебя, как на извращенца.
Но даже на этом Сергуня не успокоился. Он заговорщицки
закатил глаза и всучил мне свою потрепанную визитку.
— На всякий случай… Если передумаете. Я по привычке
сунула визитку в декольте платья имени Аллы Кодриной и двинулась к выходу.
Синенко едва поспевал со мной.
— Мы хорошо платим за конфиденциальную
информацию, — продолжал увещевать он.
— На здоровье.
— У вас с ним близкие отношения? — неожиданно
озарило Синенко, и вот тут-то я начала беспокоиться по-настоящему.
Ошибкой было уже то, что я заговорила с этим хмырем. Нет
никаких гарантий, что завтра его клоачное издание не выйдет с моей физиономией
на первой странице.
Я так и представила себе огромный заголовок: «В постели с
виолончелью».
Я оторвалась от репортера и почти коснулась спасительной
ручки двери.
— Эй, — крикнул он. — Подождите! Вы что-то
потеряли…
Черт меня дернул обернуться — и Синенко щелкнул
фотоаппаратом. Старый, но безотказно действующий трюк. Попалась.
Я приблизилась к изобретательному Сергуне с самой
очаровательной улыбкой, на которую только была способна, — и с ходу
врезала ему по яйцам. Но это был лишь утешительный приз: хорошо тренированный
журналистский пах стойко перенес удар. На ногах Синенко удержался, контроля над
собой не потерял, и фотоаппарат остался вне зоны моей досягаемости.
— Ублюдок, — сказала я. Впрочем, без всякого
осуждения.
— Сука, — не остался в долгу репортер, а потом
почтительно добавил:
— Надеюсь на дальнейшее сотрудничество…
Я хлопнула дверью, рысью пробежала по холлу и спустя минуту
оказалась на улице. Вышколенный швейцар тут же распахнул передо мной дверцу
такси. Я плюхнулась на заднее сиденье и перевела дух. Вечер удался, ничего не
скажешь.
Шофер, здоровенный детина, тронул машину с места.
— Улица Верности, — запоздало пискнула я. И тотчас
же задрожала всем телом. В углу салона, сжавшись в комок, сидел Олев Киви. Я
зажмурилась, досчитала до десяти и снова открыла глаза: сначала один, а потом
другой. Но Олев Киви не исчез, наоборот, выдвинулся из тени и теперь нависал
надо мной, как ночной кошмар.
— Простите, — голос его звучал глухо. И мольбы о
прощении было в нем меньше всего.
— Что это значит? — Я сдвинула колени: ни дать ни
взять целомудренная разрядница из секции по настольному теннису.
— Я не смог… Я хотел отпустить вас… Но не смог.
— Остановите машину.
— Выслушайте меня… Варя.
— Остановите машину. Или вы хотите, чтобы я выпрыгнула
на ходу?
Сцена была та еще — невинная крошка и коварный соблазнитель.
И я подумала — да-а…
Черт возьми, игра в целибат иногда может увлечь, даже если
ты шлюха со стажем и на тебе клеймо негде ставить.
Олев Киви слегка кивнул головой, и шофер ударил по тормозам.
— Чего вы от меня хотите? — спросила я.
— Я…я не знаю…
Не очень умно, но, во всяком случае, честно.
Он действительно не знал, что делать с женщиной, так живо
напомнившей ему покойную жену. Должно быть, у Стаса завелись неплохие
информаторы, и все было неслучайным: ряд и место в филармонии, мускат
«Миральва», нелепое платье и такая же нелепая стрижка.
И перстень.
Интересно, как к Стасу попал перстень? И зачем ему
виолончелист, даже с мировым именем?
