— Как знаешь. Так где ты была? В голосе Чорбу вдруг
послышались стальные нотки. И эти нотки заставили меня насторожиться.
— В баре. Я говорила вам.
— Я только что из бара. Ты ушла оттуда чуть раньше…
— Я не думала, что вы будете волноваться.
— Разве? Ведь это я тебя пригласил… Признавайся!
— В чем?
Молдаванин молчал, а я так и не смогла найти подсказки в его
глазах. Как ни пыталась.
— Ты ведь была наверху. Возле номера покойного, —
он наконец-то сжалился надо мной. — Правда?
Я опустила голову и уперлась взглядом в мягкие кошачьи
постолы: в такой обуви легко следовать тенью за кем угодно.
— Правда, — вздохнула я. — Я ведь
журналистка… Очень хотелось посмотреть…
— На что?
— На место преступления. — Слава богу, хоть в этом
мои позиции выглядят незыблемо: профессиональный долг плюс простое человеческое
любопытство.
— Обнаружила что-нибудь интересное?
— Ничего, — я нисколько не лукавила. — Самое
интересное, что есть в этой гостинице, — это вы.
— Тогда пойдем? — Он ухватил меня за руку, —
Только дай мне слово, что больше не сбежишь…
Но возвращаться в номер Аурэла мне не хотелось. Именно
потому, что он был таким чертовски привлекательным мужиком. Привлекательным и
опасным. И я могла бы не устоять…
— А если мы посидим в баре?
— Отродясь там не бывал…. Но если ты настаиваешь…
— Настаиваю.
— Тогда пошли.
.. Андрон Чудаки по-прежнему читал об ужасах железнодорожных
путешествий в большой компании. Но теперь он был уже не так одинок: за ближним
к стойке столом восседала полусонная двойня. Двойня пялилась в беззвучно
работающий телевизор и синхронно потягивала томатный сок. Обоих персонажей я
видела всего лишь мельком, но и они были запротоколированы в досье у Сергуни Синенко.
Вотяков и Лисовских.
Официант, привезший ужин нам с Олевом (потенциальный
отравитель), и портье (потенциальный сообщник отравителя).
На наше появление в дверях бара они никак не отреагировали,
и я успокоилась окончательно: как бы то ни было, с моей внешностью произошли
кардинальные изменения, и судить обо мне могут теперь только правоохранительные
органы. И только по отпечаткам пальцев.
Я мысленно поблагодарила вновь преставившегося Стасевича:
ведь это именно ему принадлежала идея максимально приблизить меня к Алле
Кодриной. Да, черт возьми, убийца-потаскушка, выползшая из номера с трупом,
гораздо больше походила на Аллу Кодрину, чем на меня нынешнюю — с экстремальной
стрижкой и неожиданно открывшейся, почти нимфоманской страстью размышлять. В
любом месте и по любому поводу.
Я не преследовала никаких целей, когда усадила себя и Аурэла
за столик, который совсем недавно занимал Калью Куллемяэ. Здесь до сих пор
стояли его стакан и недопитая бутылка коньяка. И валялись скорлупки от
фисташек. Должно быть, увлеченный Агатой Кристи бармен напрочь забыл о своих
обязанностях и даже не удосужился убрать за посетителем.
Аурэл чинно расположился напротив меня, положил на стол
смуглые, увязшие в венах руки и склонил голову.
— Сколько тебе лет? — спросил он.
— Двадцать шесть.
— Давно занимаешься журналистикой?
— Не очень. Это что, допрос?
— Почти. Журналистика тебе не идет. И эта стрижка тоже.
— Да? — Я сделала вид, что обиделась. — А мне
говорили, что у меня очень хорошая форма головы…
— Голова хорошая, а стрижка не очень. Хочешь поехать со
мной в Кишинев?
— В качестве кого?
— В качестве моей сотрудницы. Я же говорил, у тебя
отменный нюх. Поднатаскаю тебя, будешь дегустатором. Сама сможешь составлять
винные букеты. Ты как?
— Не знаю…
— Соглашайся, девочка. Виноградники — лучшее место на
земле… «Не смотрите на меня, что я смугла, ибо солнце опалило меня: сыновья
матери моей разгневались на меня, поставили стеречь виноградники…» — нараспев
прочитал он. — Песнь Песней…
Песнь Песней. Кажется, это из Библии… Или я ошибаюсь?.. Если
бы я была Монтесумой, то нашлась бы что ответить. И даже поддержать поэтические
излияния Аурэ-ла Чорбу. Но Монтесумой я не была и потому спросила:
— А дальше что?
— Что?
— После того, как меня поставили стеречь виноградники?
Аурэл загнал улыбку в усы.
— Поймала. Изволь: «Моего собственного виноградника я
не стерегла»…
Намек был более чем прозрачный. И я укоризненно сказала
молдаванину:
— Вот видите!
— Ну, ты не Суламифь, а я не Соломон. Так что остается
только виноград. Без всякой задней мысли.
— Можно я подумаю?
— Через три дня я уезжаю. Начинай думать прямо сейчас.
И я принялась думать: на глазах у моего неожиданного друга и
покровителя Аурэла Чорбу. И чем больше я думала, тем более захватывающей
казалась мне его идея. Захватывающей и безнадежной. Во-первых, журналисткой
Риммой Карпуховой я не была. Во-вторых, у меня не было никаких документов.
В-третьих, на выездах из города меня ждали сотрудники линейных отделений
милиции с моим родным фотороботом в руках. И, наконец, в-четвертых: я до сих
пор не знала, кто же такой на самом деле Аурэл Чорбу — хитрый молдаванин,
цыганский барон и один из нескольких кандидатов на роль убийцы. Если это так,
если окровавленная грудь Олева Киви его рук дело, то плохи мои дела. Он не мог
не видеть меня в постели с маэстро. И тогда понятно, почему он выделил меня из
толпы в «Каса Марэ». И привез сюда. И теперь играет, как кошка с мышкой…
— Почему вы так на меня смотрите? — дрожащим
голосом спросила я.
— Жду ответа.
— Я не могу так сразу.
— В двадцать шесть лет нужно решать сразу… Я в двадцать
шесть лет бросил аспирантуру и уехал в село. И до сих пор там живу. И до сих
пор счастлив. И хочу сделать счастливой тебя.
— А может, я уже счастлива. Откуда вы знаете?
— Не думаю, чтобы ты была особенно счастлива, — он
приподнял мой подбородок.
Я дернулась, вырываясь из-под опеки его пальцев, и задела
локтем пустой стакан Калью. Он сорвался вниз, но, вопреки моим ожиданиям, даже
не подумал разбиться. Я полезла за ним и задержалась под столом. На несколько
лишних секунд.
И все из-за маленького разноцветного клочка бумаги,
валявшегося под столом рядом со стаканом и фисташковыми скорлупками.
Машинально, сама не понимая зачем, я ухватилась за бумажку и сунула ее себе в
карман. Если так будет продолжаться и дальше, то в скором времени карманы моих
штанов разбухнут и превратятся в филиал городской свалки…
