P.S. Сейчас пойду и налакаюсь вдрызг. Главное, не назвать
Его твоим именем. Сейчас это самая большая проблема».
Черт возьми, где платок?!!
Вероломная, циничная, распутная (господи, кто бы говорил!)
Алика безнадежно нравилась мне. Я уважала ее право на неистовость в любви. Но
Рейно, как и полагается консервативному эстонцу, был совсем другого мнения о
покойной.
— Прочли? — нетерпеливо спросил он.
— Очень трогательно… Но, по-моему, у нас появилось
новое действующее лицо. Как вы думаете, кто такой Игорек Пестерев-младший? Я
видела его паспорт, в графе «дети» — дубль-пусто. А может быть… — внезапная
догадка осенила меня. — Может быть, это их совместный ребенок?! Который
остался в России.
Рейно странно хохотнул, поднялся с раскладушки и направился
к стене. Я с любопытством следила за ним. Мое неожиданное открытие проняло его
(меня и саму оно заставило взволноваться). Настолько проняло, что он, крякнув и
упершись руками в пол, сделал стойку на голове. И так и застыл на некоторое
время. Я с немым изумлением взирала на его опрокинутое лицо, на подтянувшиеся к
светлым бровям ресницы, на свободно болтающиеся пряди волос.
— Страсть к дешевой мелодраме вас погубит, Варя. Это
во-первых. И во-вторых: я не думаю, что у них был совместный ребенок. В такой
испепеляющей страсти ребенку нет места. И это правильно. Страсть слишком
ревнива, чтобы допустить еще чье-то присутствие.
— Тогда кто же такой Пестерев-младший?
Рейно прикрыл глаза.
— У меня была подружка. Забавная девчонка. Знаете, как
она называла мой член? Я прошу прощения… Рейно Юускула-младший.
Произнеся эту крамолу, Рейно повалился на пол и захохотал.
— Не вижу ничего смешного, — буркнула я.
— Я же попросил прощения заранее…
— Пошли вы!
— Как насчет того, чтобы пойти вместе? — в планы
Рейно не входила ссора со мной.
— Куда?
— Да куда угодно. Хотя бы в Куккарево. Правда, я не
знаю географии… Но вы, я надеюсь, мне поможете.
— Обалдели?
— Все равно спать не на чем. Раскладушка одна, и я вам
ее не уступлю.
— А за деньги? — вырвалось у меня.
— И за деньги тоже. После русских всегда остается…
Я не стала выслушивать, что остается после русских в
целомудренных и стерильных, как хирургические бахилы, чухонских койках, и
запустила в Рейно своим баулом (как раз в стиле экстремистки Полины Чарской).
Рейно легко перехватил сумку рукой.
— Ну, так как, едем?
— И не подумаю…
* * *
…Нам повезло.
Сами того не подозревая, мы успели ко второй разводке мостов,
перескочили через Дворцовый, потом — через Тучков и Кантемировский. А потом,
пройдя на бреющем мимо «Авроры» (по правую руку) и гостиницы «Санкт-Петербург»
(по левую), вырвались на просторы набережных.
— Не гоните, — подскакивая на ухабах и ударяясь
головой о сомнительной свежести потолок салона, взмолилась я. — Ваша тачка
на ходу разваливается. Того и гляди колеса потеряем.
— Не потеряем, — успокоил меня Рейно. —
Держитесь крепче.
— За что? У вас же все ручки оторваны. И ни одного
ремня безопасности… А еще законопослушный гражда…
«Опелек» в очередной раз подбросило, как раз напротив
фешенебельного здания на набережной Робеспьера с «АНТИКВАРНОЙ ЛАВКОЙ» И. И.
Шамне у подножия. От «АНТИКВАРНОЙ ЛАВКИ» нас отделяла Нева и разведенные мосты,
но завтра она не будет такой недосягаемой. Завтра я обязательно заскочу к
дорогому Иллариону Илларионовичу и помашу у него перед носом квитанцией из
«Бирюзы». Интересно, что он промычит по этому поводу?…
— Где это vihatud
[38]
Куккарево? — вывел меня из задумчивости голос Рейно.
— Я не знаю точно… Где-то возле Ладожского озера.
— В бардачке карта. Достаньте.
Я повиновалась. И, с трудом отодрав ногтями крышку,
принялась рыться в потрохах тайного отделения. Бумаги, бумаги, бумаги:
очевидно, это и есть договора, и копии договоров, и копии копий договоров,
которыми Рейно Юускула сводит с ума своих клиентов. А потом под грудой бумаг я
нащупала рукоять пистолета.
— Нашли? — поторопил меня обладатель пушки.
— Нет. Но у вас там пистолет… По-моему. Вы в курсе?
— Газовый. У меня разрешение. В белой папке. Можете
посмотреть. Не перепутайте с черной. Там договора…
— Да нет, я вам верю.
— А карта в левом углу.
Я наконец-то добыла карту, и мы остановились возле первого
попавшегося фонаря, чтобы рассмотреть ее: лампочки в салоне не горели.
— Всеволожское направление… — пробасил Рейно. — Вы
знаете, где этот vihatud Всеволожск?
— Это рядом с Питером… Трасса за Всеволожском одна, и
по ней мы должны упереться в Ладогу. А вот Куккарево…. Я не знаю. Никогда там
не была.
— Найдем, — успокоил меня Рейно.
До Всеволожска мы не сказали друг другу ни слова. Я не
знала, о чем думал Рейно: во всяком случае, его тяжеловатый, как будто
присыпанный песком профиль напрочь отвергал любые обвинения в усиленной
умственной деятельности. У меня же из головы не выходили письма и телеграммы,
которые Алла Кодрина с такой интенсивностью слала своему любовнику. Их связь не
прекращалась все три года замужества Аллы. А такую страсть невозможно скрывать
долго. Наверняка Олев Киви что-то подозревал. В конце концов, я была лично
знакома с ним и смело могу утверждать, что глаза его были на лице, а не на
заднице. И глаза эти все видели, в отличие, допустим, от глаз Яночки
Сошальской. Но и Яночка, будучи слепой, задавала телефонного жару своему мужу.
Что уж говорить о зрячем!.. Так что обвинения в патологической ревности просто
несостоятельны…
— Вы спите? — спросил у меня Рейно. Ну почему, как
только я начинаю усиленно думать о чем-то, создается такое впечатление, что я
сплю?!
— Нет. — Я была предельно холодна и предельно
лаконична в ответе.
— В шкатулке я нашел еще кое-что.
— Не хватит ли сюрпризов?
— Сам удивляюсь. Они в кармане… Верхнем накладном, с
вашей стороны. Возьмите…
— Здесь же темно!
— Там же — маленький фонарик.
Я запустила руку в карман и вытащила — сначала фонарик
(действительно, крошечный, предназначенный явно для противоправных деяний). А
потом — такую же крошечную стопку проколотых степлером листков. Она была
настолько незначительной по размеру, что я даже не сразу нашла ее в бездонной
пропасти кармана.
