Клубился косяк мелкого живого серебра. В первый раз, увидев такой живой столб, Теа приняла ни на миг не замирающий водоворот за какое-то крупное и хищное животное. Разве можно представить, что перед глазами собралось рыбьих голов больше, чем ты съела и еще съешь в своей жизни? Сельдь-меринка, вкусная, хотя и не очень жирная. Толстоспинная полосатка нравилась Теа больше. Похрустывающая на зубах, сочная, изумительная даже без соли, мякоть. Рассказывают, что ею лакомятся прямо в сыром виде в лучших домах Глора.
Мимо косяка меринки неспешно прошла гладкозубая акула. Не слишком крупная – шагов пять длины. Теа навидалась этих гладкозубок куда как повнушительнее размером. Правда, даже самые крупные на драккар не покушались. Иногда выпрыгивали у самого борта, пугали деревянного собакоголового незнакомца пастями, полными длинных и острых зубов. Ныр уверял, что гладкозубки слишком тупы, чтобы догадаться, что в деревянной шкуре корабля прячется нежное мясо. Кругом полно тварей поумнее: это и головобой, и Тусклая Кошка, и скат-лунаброд. Теа давно перестала бояться. Не скрывать страх, а действительно не бояться моря. Привыкла. Осталось уважение, но страх кончился. В океане тоже можно жить. Питаться, развлекаться, охотиться. Например, после короткой драки оказалось, что у ската на диво вкусные и жирные бока. Весло рыбина успела сгрызть только одно. А завтракали, обедали и ужинали глупым скатом целых два дня. Жизнь как жизнь. Конечно, где-то рыщут и стурвормы. Этих острогами, переделанными из копья, не возьмешь. Ну и что? Смерть всегда ходит бок о бок и с человеком, и с лисой. В этом смысле разница между сушей и океаном невелика – здесь смерть еще и поглядывает на тебя снизу сквозь тонкие доски обшивки и хрупкие ребра шпангоутов.
Океан еще не померк. Тянулась и тянулась прозрачность Пустоты. Давно исчез в своей вечной круговерти косяк меринки. Промелькнули, подобно никогда не устающим стрелам, охотящиеся тунцы-стары. Дно стало ровным, торчали густые пучки водорослей, мерцала королевским пурпуром неторопливая и ядовитая, как сотня гадюк, медуза.
Теа крепко зажмурилась, посмотрела опять. Глаза говорили, что под бортом корабля ничего нет. Днище драккара, облепленное ракушками и прилипшими водорослями, висело в воздухе. Нет отражения, нет воды. Теа показала язык вяло работающему плавниками шару-лупоглазу. Нет страха у лис. Теперь хоть утопай сто раз, хоть попадай в зубы стурворму, правильная смерть будет.
Пора Пустоты по-прежнему сверкала солнцем и текла в обе стороны: и к мягкому солнцу в безоблачном небе, и ко дну со ставшей почти понятной жизнью. Везет лисе – говорят, в сезон бывает всего три-четыре дня настоящей Пустоты. Лиска видела уже шесть таких дней. Пора Пустоты – это самая середина осени. А осень в этом году лучше не придумаешь. Это даже ворчливый Черный признал…
Драккар «Собачья голова» шел на север. Попутный ветер, редкие короткие дожди почти пугали – слишком легкая жизнь. Все казалось – вот-вот подкрадется настоящая беда. Два нападения переоценивших свои силы хищников, незначительная поломка реи да расстройство желудков после употребления на завтрак на вид вполне здоровой макрели – и это все? За едой обсуждали в основном такое неправдоподобное везение. Квазимодо объяснял спокойное путешествие тем, что на островах (ныне именуемых островами Хиток) морякам уж слишком не везло. Перед островами трое погибших во время шторма, потом лорд Тром и шестеро ушедших к хиткам. Не слишком удачное начало похода. Теперь сия несправедливость устраняется.
С подобными доводами соглашались. Донга не могла забыть, как чуть не утонула, прыгнув в воду в юбке. Нога в первый раз в жизни заработал в морду от бабы, и это весьма сильно потрясло татуированного моряка. Остальным тоже было что вспомнить. Но почти шестьдесят дней безмятежного плавания, словно у спокойной гавани Глора?
Теа знала, почему так получается. Слишком сильно не везло ей и Полумордому раньше. Ква когда-то не повезло один раз, но на всю жизнь. А ей, леди Холмов, не было удачи всю жизнь. Долг – с утра до вечера один долг. Долг перед исчезающим на глазах народом, перед мужем, с которым было одинаково тоскливо обсуждать и приплод табуна, и пытаться самой зачать и продолжить род лордов Холмов. Долг нужно было выполнять. Нужно, и все. А потом долг стало выполнять не перед кем. Где теперь ожерелье из костей Рина-Длиннозуба? Еще сто лет назад священное ожерелье страстно жаждали, из-за него плели интриги, с целью его получить законно планировали браки еще до рождения жениха и невесты. Бедный народ Холмов. Ну почему они не поняли, как велик мир? Пришла смерть, уравняла племена Реки, Вершины, Зарослей. Кто теперь знает леди Холмов, носящую титул Теа XVIII? Только один одноглазый негодяй знает. Теа сказала ему, думала, будет смеяться, а он только дернул половинчатым носом и сообщил, что знает только Теа Первую и Единственную. Дурак ободранный. Крепкий и надежный, как вся дружина сказочного первого Рина-прародителя.
А драккар все шел на север, следуя за парусами «Высокого». Парус уменьшался, увеличивался, иногда совсем исчезал, потом снова появлялся. Теа плохо представляла, как Нога и Пень находят в безграничном просторе воды уходящий когг. Кто-то из моряков постоянно сидел на мачте в «вороньем гнезде», следил за «Высоким». Довольно часто всем приходилось садиться на весла. Теа натягивала перчатки, подаренные вором, и принималась ворочать тяжелое весло. Это было нелегкой работой, но даже вначале, когда суставы рук грозили порваться от однообразного напряжения, Теа сдохла бы, но не признала, что ей тяжело. Впрочем, сухощавое тело уже давно приняло правила новой работы. В конце концов, грести оказалось ненамного труднее, чем не покидать седла сутками напролет, уходя от погони или, наоборот, охотясь за чужими охотниками. Скамью напротив, у левого борта, занимал Ква, советовал, как держать руки, как весло должно опускаться в воду, как нужно дышать, или принимался рассказывать о рынках северного побережья, о хитрых торговцах, о лохах-покупателях, о головокружительно дерзких маршрутах торговых караванах, о сделках, когда за штуку шелка щедрые горные вожди отсыпают мешок серебряных монет, смешанных с драгоценностями: серьгами, на которых еще болтаются кусочки сморщенного сухого мяса, и браслетами, потемневшими не только от старости. Раньше Теа и не догадывалась, что все это может быть таким увлекательным. Если Ква был занят у руля или рыбной ловлей, можно было поворочать весла на пару с Бонгой. Черноволосая женщина не отличалась выносливостью лиски и довольно быстро выматывалась, но упрямства и ей было не занимать. Обычно Бонгу подменял мягкосердечный Ныр. Нога у фуа все еще побаливала, да и легковат он был для работы длинным веслом, но вместе с Бонгой они вполне заменяли одного полноценного гребца. Ныр потчевал лиску рассказами о рыболовных уловках и о разнообразии морских обитателей, напирая в основном на их вкусовые достоинства. Теа, чуждая гастрономических изысков, соглашалась, что чем больше разной рыбы, тем лучше. Сам ныряльщик интересовался привычками женщин Севера. Тут лиска мало чем могла помочь. Лягушке следовало бы больше слушать песни моряков. Иногда они затягивали такое, что Бонга начинала орать и грозить обломать весло о первую попавшуюся бесстыжую башку. Мужчины начинали дружно ржать. Теа слушала красочные и пространные живописания любовных подвигов неутомимых северных самцов. Было интересно. Явные противоречия и преувеличения можно и отбросить. У Хозяев Холмов почему-то не хватало времени на многие интересные вещи. Теа еще больше жалела свой погибший народ. Именно жалела, а не тосковала по умершим. Наверное, она была плохой леди с Холмов. Лицо рано умершей матери Теа никогда не помнила. Отец погиб, когда лиска еще не могла сама забираться в седло. Потом была длинная череда лет, полных работы и войны. Тяжелой работы и безнадежной войны. Свадьба, на которой первым и единственным подарком оказалось ожерелье из пожелтевшей и растрескавшейся кости – тысячелетний символ умирающего племени.
