Вернулись к блиндажу контрразведчиков. Катрин достала из сапога нож с наборной ручкой, выменянный у морпехов на подмокший и вообще не полагающийся нормальному сержанту «парабеллум». Бутербродов с маргарином Женька сроду не пробовал. Ничего, как оказалось, съедобен affenfett.
[46]
Сидели под цветущим миндалем — деревце лишилось половины кроны, но припозднившиеся нежные цветы на уцелевших веточках упрямо благоухали.
— О, идет начальник Чукотки, — пробормотала Катрин.
Через обгоревший плетень перебрался старшина. Он прихрамывал, на шее болтался большой бинокль. Молча посмотрел на жующую опергруппу, пихнул в живот расслабившегося часового и скрылся в блиндаже.
— Суров ваш начальник, — сказала Катрин, размазывая клинком неподатливый маргарин по толстому ломтю хлеба.
— Нормальный, — ответил часовой, потирая пострадавшее место. — Это мне за утреннее.
Катрин явно хотела поинтересоваться, что такого интересного утром стряслось, но не успела. Из блиндажа выбрался старшина с мятым чайником и чем-то съестным на газете.
— Я вам пакет выдать без приказа не могу. Но голодом морить, опять же, приказа не имею. Чего всухомятку питаетесь? Изжогу наживете…
Сидели под миндалем, прихлебывали из кружек прохладный чай. Старшина оказался человеком обстоятельным:
— Топчутся наши. У немцев на высотах пушки зарыты грамотно. Разве что прямым попаданием заткнешь. С утра опять танкисты до хутора дошли, и все — назад сдают. Горят коробки. И пехота ложится…
— Вы, Владимир Иванович, меня извините, — Женька размачивал в кружке длинный осколок сахара. — Я вроде переводчик, «ботаник», как некоторые говорят. Здесь же танков много. Может, нажать всеми силами?
— Подорвутся сослепу, — пробурчала Катрин. — Немцы для танков целый мешок сюрпризов заготовили. Тут одна такая долина привлекательная. Танкоопасная.
— Вот-вот, наши пробиваются, горят. До хутора дойдут — ночью немцы контратакуют, наша пехота отходит. Фрицы снова мины ставят. И по новой… уже третий день. Одно слово — Золотая балка, — старшина прислушался к грохоту боя.
Катрин стряхнула из кружки остатки заварки.
— Еще подлить? — предложил старшина.
— Спасибо, сыта. Что-то засиделась. Можно на вас товарища младшего лейтенанта оставить? Не арестуете сироту беспаспортного?
— Земляков Евгений Романович. Переводчик, рост выше среднего, глаза серые, чуть сутулится. Вид интеллигентный, на ладони шрам от пореза. Вот про хромоту вашу ничего не говорилось.
— Это свежее, — смущенно заверил Женька.
— Выходит, коллеги мы с вами. У меня, правда, уже год как осколок по колену чикнул. Может, и земляки? Вы где в Москве проживали?
— На Большой Калужской.
— Проверили мальчика? — пробурчала Катрин. — Он, он, Земляков. Я его, студента, давно знаю. Еще вопросы будут? Может, мне в личное дело заглянем?
— У вас, Екатерина Георгиевна, документы в полном порядке. Вопрос будет, но исключительно продиктованный праздным личным любопытством. Как оно — с парашютом да в воду? Я один раз с вышки до войны прыгал — даже вспоминать боюсь.
— С парашютом страшно. А тут элементарно — по жопе тебе ногой, и бултых. И никаких парашютов. Мниться мне, вы о нашем приводнении все знаете. Не под вашим ли надзором самолетик обделанный доставать будут?
— Нет, мы только пост выставили. Морячки займутся. А за проверку извините. Служба. И рискну заметить, Катя, что девушка вы действительно весьма красивая, в описании даже преуменьшили слегка. Но уж очень грубоваты. Не идет это вашему облику.
— Война закончится, трансформируюсь. Или облик сменю, или выражаться иначе научусь, — пообещала Катерина. — Знаете, если нам до вечера ждать, я знакомых проведаю. Вроде бы знакомый санбат за селом должен стоять.
— Я с тобой, — поспешно подскочил Женька.
* * *
Переждали колонну пустых грузовиков — машины возвращались к промежуточному складу. Батареи сжирали снаряды за считаные минуты, а подвоз боеприпасов из тыла все задерживался и задерживался. Скоро наступит тишина, немцы смогут отдышаться.
— Кать, ты не лезь, — сказал Женька.
— Куда?
— Туда. Я тебя давно знаю.
— О, прямо нежный друг моего безоблачного детства.
— Я тебя с Харькова знаю. Даже чуть раньше. Чем мы поможем? Сама говорила — пехота мы фиговенькая.
— Никуда я лезть не собираюсь. Просто хочу посмотреть. Сверху. Я здесь когда-то была, как раз там, где сейчас работают. Только тогда, наоборот, наши сюда, к горам, прорывались…
Все движется по кругу. Женька понимал. Она хотела сюда вернуться. Хоть на миг глянуть, как немцев вышибают, сбрасывают, топят в море. Их все равно вышибут. Но посмотреть на это не судьба. Не решаются такие дела в один день. Опергруппа вернется, а здесь продолжат драться. Штурмовать Сапун-гору, упрямо пробиваться к Николаевке, форсировать Северную бухту. Хорошо хоть в небе немцев пока нет…
Катрин сидела на каменном уступе, вглядывалась. Зря не взяли бинокль. Впрочем, все равно не разглядишь, да и противно туристами себя чувствовать. Широкая долина грохотала и дымилась. Угадывались непрерывные разрывы на вершине и склонах Сапун-горы. Внизу тоже вздымались рыже-серые шапки разрывов снарядов и мин, тянулись к небу черные столбы дыма. Горят. Это с горы от бухты казалось, что строения темнеют. Сейчас видно. Машины выгоревшие. Вчерашние, позавчерашние. «Тридцатьчетверки», самоходки. Даже толстая броня не спасает 46-тонные КВ-85. Время сейчас на вес золота. Боевые машины и людей никто не будет жалеть. Время проламывать оборону: тоннами танковой брони и залпами «эрэсов», штурмовиками, бомбами, минами, огнеметами, телами в выгоревших гимнастерках.
— Пошли, не видно ни хрена, — Катрин резко спрыгнула с уступа.
Она понимает. Наверняка куда лучше малоопытного толмача понимает. У нее опыт и заноза того самого ухода — горькой сдачи в июле 42-го…
Но что сделаешь? Пойти в цепь с «трехлинейкой» и гранатами? Это не лингвистика и не мгновенная работа ножом. Толково ползти и бежать, подрывать доты и преодолевать заграждения люди учатся кровью и потом. Даже неистовая Катька в цепи лишь еще один силуэт в прицеле МГ. Хотя цепями в лоб уже не идут. Штурмовые группы. Опыт, тот самый кровавый опыт.
Она не пойдет. Она умная. У нее дел полно. Странная семья, счет в банке, дом на обратной стороне земного шара. Забавный пушистый зверь, заждавшийся хозяйку. Еще уйма дел, которыми Катьке просто необходимо заняться. Жить нужно. Свое дело здесь сделали. Не пойдет она. Не та квалификация.
Ну и к лучшему. Жить даже очкастым рядовым очень хочется.
