– Вряд ли, – нерешительно произнесла мать. – Но Динь считает, что иного пути нет и что режим Хо Ши Мина окажется не столь ужасным, как мы предполагаем.
Габриэль вздохнула.
– Коммунизм повсюду одинаков, – раздраженно возразила она. Главной слабостью матери было стремление сохранять верность всем, кого она любила. Всякий раз, упоминая в разговоре своего драгоценного братца Диня, которого она не видела уже почти четверть века, мать начинала вслух размышлять, так ли уж страшен коммунизм, как полагает сестра.
Как-то темной ночью 1963 года Динь постучался в дверь Нху и пробыл у нее до рассвета. Это была его первая встреча с семьей с той давней поры, когда он ушел на север. За это время Динь стал полковником армии Северного Вьетнама. Он приехал в Сайгон с секретным поручением от Зиапа. Генерал намеревался тайно наводнить юг страны своими людьми. Прежде чем приступать к исполнению замысла, он направил туда лазутчиков с заданием оценить положение на территории противника. Вместе с группой военных специалистов и гражданских экспертов Динь лесными тропами прошел через юг Лаоса и северо-восток Камбоджи к нагорьям Южного Вьетнама.
– Но как они могут проникнуть на юг сейчас, когда Сайгону помогают американцы? – растерянно спрашивала тогда мать. – На севере живут одни крестьяне – неужели они способны противостоять Америке?
Теперь она с прежней растерянностью говорила:
– Трудно судить о том, что происходит дома, когда мы живем так далеко...
Сайгон по-прежнему оставался ее домом, хотя никто не мог сказать, доведется ли ей когда-нибудь вновь побывать на родине.
– Сегодня я собираюсь как следует позаниматься, – сказала Габриэль, допивая аперитив. – Перед уходом я ничего не стану есть. Оставь мою порцию на вечер, мама.
Мать кивнула. Габриэль уже два года пела в ночных клубах Монмартра, но последний ее выход состоялся две недели назад, и теперь она старательно осваивала новые песни.
Габриэль уединилась в своей тесной клетушке и взяла в руки гитару. Выступая в клубах, она пела под аккомпанемент фортепьяно, но в родительской квартире не было места для инструмента, а если бы место и нашлось, не хватило бы средств на его приобретение.
Она повторила все песни, которые собиралась сегодня исполнить. Музыкальный стиль Габриэль отличался яркой индивидуальностью. Хотя она зачастую включала в свой репертуар песни известных всему миру звезд, она обладала способностью подать любую самую знаменитую композицию так, что зрителям казалось, будто они слышат ее впервые.
Отложив гитару, Габриэль искупалась в старинной чугунной ванне и оделась к вечернему представлению.
Юбка, которую она натянула, была чуть длиннее той, что Габриэль носила днем, но опять-таки черная. Свитер тоже был черный, с длинными рукавами, с высоким узким воротом. Он доходил до середины бедра и был усыпан крохотными блестками.
Сунув ноги в замшевые туфли на высоком каблуке, Габриэль положила ноты с текстами песен в маленькую черную сумочку с длинным ремешком.
– До свидания, мама! До свидания, отец! – крикнула она, покинув спальню и выходя в дверь.
– До свидания, милая! – откликнулись родители. Они сидели на кухне за ужином. – Удачи тебе!
Габриэль захлопнула дверь и, спустившись по трем лестничным пролетам, оказалась на улице. Родители всегда желали ей успеха, а мать не ложилась до самого утра, чтобы приготовить дочери омлет и кофе, когда та вернется домой, однако Габриэль, как ни старалась, не могла уговорить их отправиться в клуб послушать ее выступление. Хотя они ей этого не говорили, девушка знала: причина в том, что до и после ее выхода на сцене неизменно показывали стриптиз. На взгляд отца и матери, девицы, обнажающиеся перед мужчинами, почти ничем не отличались от уличных женщин, и им не хотелось лишний раз убеждаться в том, сколь тесно с ними связана их дочь.
– Добрый вечер, Габриэль, – улыбнулся швейцар «Черной кошки», завидев девушку, торопливо спускавшуюся по ступеням клуба. – Сегодня ты раньше обычного.
– Хочу прорепетировать пару песен с Мишелем, – ответила Габриэль и послала швейцару улыбку, от которой оттопырились его брюки. Он знал, что хозяин заведения приложил Немало сил, чтобы уговорить девушку раздеться на сцене во время исполнения песен, но, к несчастью, его попытки остались тщетны. Очень жаль. За такое зрелище швейцар отдал бы годовую зарплату.
Габриэль поздоровалась с барменом Генри, который усердно протирал бокалы.
– Мишель уже здесь? – спросила она, забираясь на высокий табурет у стойки.
Генри оторвался от бокалов и налил ей рюмку анисовой.
– Мишель в гримерке, упрашивает Полетт переспать с ним.
Габриэль рассмеялась. Мишель, высокий худощавый юноша в очках, был пианистом от Бога, но в отношениях с женщинами его преследовали постоянные неудачи.
– Пойду спасу ее, – сказала она, допив анисовую и толчком запустив рюмку по стойке в сторону Генри.
Бармен поймал рюмку и ухмыльнулся.
– Не столько Полетт нуждается в спасении, сколько Мишель – в помощи! – Габриэль вновь рассмеялась, и он добавил: – Я очень рад, что ты вернулась. Последние две певички были длинноволосые хиппи и выглядели так, словно ни разу в жизни не мылись. Что ж, хотя бы сегодня вечером, когда в программе ты и Полетт, «Черная кошка» будет забита до отказа...
Гэвин Райан плохо разбирался в монмартрских певичках, особенно тех, что выступали в таких тесных, неприглядных забегаловках, как «Черная кошка», однако в первый же раз, когда он увидел ее, сразу понял, что к этой девушке отношение в клубе особенное.
В монмартрских ночных клубах певички пользовались куда меньшим успехом, чем стриптизерши. Когда оголившаяся девка покидала сцену и ее место занимала певица, это, как правило, служило аудитории сигналом почтить вниманием бар, заказать очередную порцию выпивки и заняться обсуждениями достоинств и недостатков только что выступившей артистки.
Габриэль – совсем иное дело. Выходя на сцену, она завораживала слушателей еще до того, как начинала петь.
После обилия обнаженной плоти, предшествовавшего ее появлению и привычного завсегдатаям, черная юбка и черный свитер с глухим воротом и длинными рукавами казались почти монашеским облачением, и лишь отчаянно-рыжие волосы по контрасту выглядели вызывающе.
Девушка и не думала заигрывать с публикой, соблазнительно улыбаясь или отпуская сальные шутки. Пока Мишель брал первые аккорды, она стояла совершенно неподвижно, не обращая внимания на зрителей, а когда начинала петь, казалось, будто она поет для себя, и только для себя.
Гэвин отодвинул бокал с дешевым шампанским. Он уже два раза слушал Габриэль в другом клубе, но, как и прежде, не мог оторвать от нее взгляда. У девушки было самое незаурядное лицо из всех, что ему доводилось встречать, – чувственное и притягивающее, по-детски лукавое, чуть смугловатое, словно в ее жилах текла смешанная кровь, алжирская или, быть может, марокканская.
