Руперт внес за нее залог, вывел на улицу и с удивительной ловкостью избежал столкновения с журналистами и фотографами, которые мчались за ними по пятам от здания суда до «лагонды». Когда они подъехали к дому Серены в Чейн-Уолк, у дверей их поджидал еще один предприимчивый репортер.
Серена вышла из автомобиля и протиснулась мимо газетчика, сочтя ниже своего достоинства прикрыть лицо от вспышки, свет которой больно ударил в глаза. Телефон уже надрывался, и Серена, горестно усмехнувшись, подумала, что, пожалуй, знает, кто звонит.
– Зато меня по крайней мере до сих пор не арестовывали, – жеманным голоском протянул Лэнс, повторяя слова, которые она произнесла в тот вечер, когда рассказывала о примирении с Кайлом. – Наконец-то и ты попалась, сестрица! Наконец-то! – ликующе воскликнул он. – Добро пожаловать в нашу компанию!
Глава 16
Через десять дней после рождения младенца Габриэль аккуратно запеленала его в шаль, которую ей пожертвовала супруга хозяина отеля «Фонтенбло», и вернулась в Париж на общественном транспорте. Она чувствовала себя прекрасно, ее переполняли счастье и воодушевление. Гэвин добился цели, приведшей его в Европу. Тем самым он исполнил заветное желание Габриэль, о котором она до знакомства с ним даже не подозревала, – сблизиться с родиной, укрепить связи со своей вьетнамской семьей и наконец, после более чем десятилетнего пребывания во Франции, стать скорее вьетнамкой, чем француженкой.
Отец встретил ее на Лионском вокзале. Он осторожно откинул шаль, и его постаревшее хмурое лицо просветлело.
– Настоящий красавец, дорогая. – Истинный француз. Габриэль улыбнулась 4» вновь закутала головку ребенка мягкой шерстяной тканью. В жилах крошки Гэвина текла лишь четверть крови деда, и он вряд ли мог выглядеть таким уж типичным французом. Во-первых, у него был неподходящий цвет волос. От отца ему достались волосы теплого золотисто-медового оттенка, среди которых проглядывали рыжеватые прядки, и Габриэль не сомневалась, что со временем, когда ребенок повзрослеет, его голову увенчает глянцевитая ярко-рыжая шевелюра.
– Мама сгорает от нетерпения, – говорил отец, осмотрительно прокладывая ей путь в толпе. – Она уже приготовила кроватку, выгладила и проветрила детскую одежду, которую вы с таким усердием шили и вязали в последние месяцы. – Он подозвал такси и придержал дверцу перед дочерью. – С крестинами тоже все устроено, – добавил он, забираясь в салон и располагаясь на сиденье из потрескавшейся кожи, пропитанной запахом дыма сигарет «Голуаз». – Позавчера я разговаривал с отцом Жеральдом, и он обещал окрестить Гэвина Этьена Диня в первое воскресенье грядущего месяца.
Автомобиль свернул с бульвара Дидро на авеню Домесниль.
– Очень жаль, что Гэвин не сможет присутствовать на церемонии, – продолжал отец. Машина резко вильнула, избегая столкновения с группой мотоциклистов. – Но... – Этьен философски пожал плечами, – ...но он австралиец, и вряд ли можно полагать, что австралийцы относятся к крестинам с той же серьезностью, что и мы, французы.
Гэвин не был католиком, и хотя Габриэль знала, что он не станет возражать против католического обряда, на сей раз ей пришлось признать правоту отца. Вряд ли крестины для Гэвина – такое уж важное событие. Ей хотелось узнать, где он находится в эту минуту. Остался ли он в Сайгоне или переехал на север, в Хюэ или Дананг? Связался ли он с Нху? Долго ли придется ждать от него первого письма?
Автомобиль притормозил и остановился за автобусом.
– Вчера утром приходил Мишель, – сообщил отец. – Он сказал, что ему нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном, и попросил, чтобы ты как можно быстрее его нашла.
– Мишель? – За все время, пока Габриэль находилась в Фонтенбло, она ни разу не вспомнила о молодом пианисте. – Но ведь у нас уже почти два месяца нет ангажемента.
По настоянию Гэвина Габриэль отказалась работать в течение последней недели беременности и еще нескольких недель после рождения ребенка. Мишель отнесся к этому с пониманием. Он был слишком хорошим музыкантом, а хороший аккомпаниатор обычно нарасхват, всегда находились клубы, которые были рады нанять его одного. Габриэль же после нескольких лет выступлений с удовольствием устроила себе небольшой отпуск.
Таксист, потеряв терпение, нажал на газ и обогнал автобус, проскочив в считанных сантиметрах от него.
Чтобы сохранить равновесие, Этьен вцепился в ручку дверцы и продолжал, по своему обыкновению пожав плечами:
– Мишель не упоминал, о чем собирается с тобой говорить, дорогая. Но он показался мне очень взволнованным. Он хотел узнать, где ты находишься, и позвонить тебе туда, однако мама не стала сообщать ему название отеля. Она сказала, что тебе нужен отдых и что даже сегодня тебя не стоило бы беспокоить.
Представив себе, как ее хрупкая деликатная матушка изъясняется с непреклонной решимостью, Габриэль улыбнулась. Она не сомневалась: по прибытии домой ее тоже ждет нечто подобное. Габриэль знала, что мать хочет, чтобы она бросила работу модели и певицы и сидела вместе с ней дома. Знала она и то, что не сможет долго оставаться без дела. Со временем жажда петь, выступать перед публикой вновь приведет ее в клуб.
Автомобиль запрыгал по булыжникам Монмартра и остановился напротив затрапезного подъезда их дома. Габриэль выбралась из такси на залитую жарким июльским солнцем улицу и услышала громкие приветственные трели канареек мадам Жарин.
– Простите, мои крошечки, – любовно произнесла она, проходя мимо клетки. – У меня нет с собой зернышек. Принесу позже.
Войдя в подъезд, Габриэль уловила, как тремя этажами выше распахнулась дверь их квартиры. Послышались шаги матери, торопливо спускавшейся по каменным ступеням к дочери и мужу.
– Габриэль! Габриэль, это ты?
Габриэль побежала по лестнице навстречу матери. Крошка Гэвин беспокойно возился у нее в руках, прижимая ко рту кулачок и настойчиво разыскивая грудь. Выскочив на лестничную площадку второго этажа и столкнувшись нос к носу с Габриэль и внуком, мать замерла, ошеломленная нахлынувшими чувствами.
– Ох! – воскликнула она и повторила вновь, уже тише: – Ох! – Она бросилась вперед, преодолевая последние разделявшие их ступени. Длинная туника ее ао дай с разрезом до пояса взметнулась над шелковыми шароварами, словно прозрачное облачко. С бесконечной нежностью она взяла крошку Гэвина из рук дочери. – Ох! – в третий и последний раз сказала она. – Какой он красавец!
Она смотрела на окончательно проснувшегося внука, и в ее глазах блестели слезы радости. Габриэль ласково поцеловала мать в щеку и, взяв ее под руку, чтобы поддержать, повела вверх по лестнице в квартиру.
– У тебя много молока, дорогая? – озабоченно спросила мать несколько минут спустя, когда Габриэль расположилась на диване, расстегнула блузку до пояса и дала Гэвину грудь.
– У меня хватит молока на десяток детей, мамочка, – ничуть не смутившись, ответила Габриэль.
Послышался стук, и Этьен отправился открыть дверь.
