Он одарил ее сияющей улыбкой, и Валентина стиснула его руку. Недели, проведенные в Сан-Франциско, стали счастливейшими в ее жизни. Александр постоянно был с ней на репетициях. Их любовь с Видалом крепла день ото дня. Теперь, когда настало время открыть правду, она почувствовала укол страха.
– Не возражаешь, если Видал сегодня не будет ужинать с нами? – спросила она Александра, пока Видал проходил сцену с Саттоном. – Я хочу поговорить с тобой.
– Конечно, – небрежно отмахнулся он, поглощенный стопкой фотографий, сделанных во время репетиции. При взгляде на одну, где он снят вместе с Видалом, мальчик на мгновение замер, чем-то неожиданно встревоженный.
Их номера были рядом, и Валентина попросила прислать ужин в маленький дворик, куда выходили двери ее комнаты. Обычно они ели втроем, вместе с Видалом, и страстно обсуждали роли. И теперь, когда они остались вдвоем, за столом внезапно стало тихо. Слишком тихо. Валентина рассеянно ковыряла вилкой в курином салате и наконец отодвинула тарелку.
– Нам надо поговорить, Александр, о Видале.
Он взглянул на нее лихорадочно блестящими глазами. Валентина взяла сына за руку.
– Мы собираемся пожениться, – тихо призналась она.
– Потрясно! – радостно завопил мальчик.
– Я рада, что Видал тебе нравится, – сказала она, мучаясь желанием крепко обнять сына. – Когда-то я очень хотела стать его женой. Незадолго до того, как вышла замуж за Паулоса.
Александр мгновенно застыл.
– И почему же не стала?
– Видал был уже женат, – осторожно ответила Валентина, – и я подумала, что будет лучше всего оставить его и Голливуд.
– Потому что ты ждала ребенка? – спросил он, не отводя от нее взгляда.
Сердце Валентины отчаянно забилось.
– Да. Потому что я ждала ребенка, Александр.
Александр отнял руку и, побледнев, неловко встал.
– И я был этим ребенком, правда? Старый Джемми, который продает газеты около театра, всегда называет Видала моим па. Сначала я не обращал на это внимания. Но сегодня, просматривая фотографии, почему-то все понял.
По-видимому, он был окончательно сбит с толку, сконфужен и едва не плакал.
Валентина отодвинула стул и подошла к сыну, вспомнив в эту минуту о девочке, безудержно рыдавшей по матери, которая ее бросила.
– Видал ничего не знал о тебе, Александр, пока не погиб Паулос. Он увидел тебя впервые, когда мы вернулись в Америку. Хотел, чтобы я тебе сказала. Поэтому я и взяла тебя с собой в Новый Орлеан, собираясь все объяснить. Но там с тобой случилась беда, а потом доктора предупредили, что тебя нельзя расстраивать.
– Я не понимаю! – страстно воскликнул Александр. – Почему же ты вышла за отца? Он знал? Ты ему сказала?
– Знал. Но он любил меня и хотел защитить. И тебя любил. И всегда считал своим сыном. Паулос был необыкновенным человеком, Александр. Я тоже очень его любила.
Лицо Александра немного порозовело.
– Тебе следовало сказать мне, когда я вернулся из больницы. Я бы понял.
– Поверь, милый, я так и собиралась сделать, но доктора запретили волновать тебя, пока анализы не будут хорошими.
Мальчик упрямо тряхнул головой и с вызовом объявил:
– Я всегда гордился тем, что Паулос Хайретис – мой отец, и всегда буду гордиться. И ни за что не поменяю фамилии.
– Никто и не требует этого от тебя, дорогой, – всхлипнула она, сжимая руку сына.
За эти минуты Александр стал намного старше. Глядя на нее каким-то странным взглядом, он признался:
– Я не обижаюсь, мама, честное слово. И не злюсь. Я даже рад, что узнал. – И, внезапно улыбнувшись, добавил: – По крайней мере теперь я понимаю, почему у меня нет слуха!
Валентина с облегчением рассмеялась и крепко обняла сына. Все будет хорошо. Он не разлюбил ее. И не думает о ней плохо. Александр оказался способен понять и простить мать. Их любовь никогда не погаснет.
Видал все еще был в театре. Она ступила в полутемный зал и подошла к сцене, где он расссматривал декорации для второго акта.
– Я сказала ему, – тихо шепнула она.
Он резко повернулся. Валентина никогда прежде не видела у него такого просветленного, сияющего лица. Она обняла Видала и положила голову ему на грудь.
– Он уже догадывался, Видал. И сначала был расстроен и сбит с толку.
– Черт, – выругался Видал, и глаза его потемнели. – Может, мне пойти к нему и все объяснить?
Валентина покачала головой.
– Не стоит. У вас впереди еще много времени. Мне кажется, сейчас ему надо побыть одному.
Видал прижал ее к себе.
– Ты сказала, что мы собираемся пожениться?
– Да, – улыбнулась Валентина. – Он очень обрадовался, Видал.
– И ты больше не хочешь ждать? – хриплым от нахлынувшей нежности голосом допытывался Видал.
– Ни дня.
Зубы Видала сверкнули в ослепительной улыбке, на миг лишившей Валентину дара речи.
– Значит, мы поженимся как можно скорее. Через неделю.
– Но это вечер премьеры!
– Тогда через неделю, считая с завтрашнего числа, – весело предложил он.
Валентина прослезилась от радости.
– День Святого Иосифа!
– Это какой-то особый праздник для тебя? – удивился Видал, проводя кончиком пальца по ее щеке.
– О да! Я связывала с ним все надежды, когда была маленькой. Именно в этот день я понимала, что смогу все. В этот день в Сан-Хуан-Капистрано возвращались ласточки.
– Ты там жила? – с любопытством спросил Видал.
Валентина кивнула. Перед ней неожиданно ясно предстали в эту минуту белые стены монастыря-тюрьмы. Резкий невыветривающийся запах карболового мыла… Шорох тяжелых монашеских одеяний по изразцовому полу. Она вновь вспомнила неукротимое стремление быть свободной, как ласточки, нырявшие вниз и взмывавшие вверх с такой безупречной грацией, что девочке хотелось плакать.
– Расскажи, – нежно попросил он.
Валентина прильнула к нему, и в тишине пустого театра впервые прозвучала невеселая история об одиноком детстве. И о ласточках, год за годом вселявших в ее сердце надежду.
– Жаль, что ты не рассказала мне обо всем раньше, малышка, – вздохнул Видал, когда она замолчала. Сердце его снова заныло при мысли о ее безрадостном, полном боли и обид существовании.
– Не стоило, Видал, – мягко возразила она. – Это было очень давно. – И она прижалась губами к его губам, решительно отметая прошлое, радуясь светлому счастью будущего.
Несколько дней спустя Видал преподнес Валентине свадебный подарок – золотую ласточку, распростершую крылья в полете, подвешенную на тонкой цепочке.
