— По-моему, Пэдди, все очевидно. Разве нет? Эта история породила недетскую истерию и озлобленность. Даже если все это полная чушь, через год у нас выборы. Людям нужны решительные меры. Мы не сможем просто сидеть сложа руки.
— И в качестве одной из этих мер ты решил преподнести им на блюде мою голову, так я понимаю?
— Не я. — Болджер усмехается. — По-моему, ты сам этого добился.
Наступает пауза.
— Пошел ты, Ларри!
Болджер молчит.
— Предатель — вот ты кто. Двуличный ублюдок.
— Как скажешь.
— Да если бы не… Господи, где б ты сейчас был?
— Несомненно. — Болджер откашливается. — Послушай, мне пора. У меня совещание, и, между прочим, довольно важное.
— Что ж, не общайся, не отвечай на мои звонки, отсеки меня, веди себя по-мудацки. Не важно. Только я ведь могу разрушить тебя, Ларри. У меня же на тебя финансовое досье имеется. Накопилось за долгие годы. Займы, долги и прочее. И это только на закуску. — Он останавливается. — Могу и разрушу.
Болджер крутится в кресле.
— Знаешь что, Пэдди? — говорит он. — А мне насрать. Делай что хочешь. Я меньше чем через час стану в этой стране главным, а этого у меня уже никто не отнимет. Мое имя войдет в список премьер-министров, а оттуда в учебники истории. Поэтому что бы там ни случилось после… скандалы, расследования, трибуналы… — Он пожимает плечами. — Мне насрать. В наши дни это уже стало в некотором роде в порядке вещей. Чем больше власти, тем больше скандалов. — Он делает паузу. — Так что… как хочешь. Увидимся, Пэдди. — Он кладет трубку. — Министр?
Он поднимает глаза. Секретарь стоит в дверях, указывает на часы.
— М-да.
Болджер встает из-за стола. Немного встряхивается: приводит в форму костюм. Поправляет галстук. Откашливается.
— Спасибо, — произносит он. — Я иду.
И направляется к двери.
Часом позже в реанимационной палате больницы «Сент-Фелим» открывает глаза Марк Гриффин.
В голове пустота, которая сохраняется еще несколько секунд.
Потом… кровать.
«Я в кровати».
Он концентрируется.
В больнице… а это медсестра.
Она в изножье кровати, сосредоточенно заполняет медкарту.
Он смотрит на нее. Она поднимает глаза и вздрагивает.
— Ух ты! — восклицает она. — Марк!
Потом прикрепляет карту к краю кровати и подходит к нему сбоку.
Он следит за ней взглядом.
Она низко склоняется и светит ему в глаза маленьким фонариком. Сначала в левый, потом в правый. Отходит.
— Я Хелен, — сообщает она. — Меня зовут Хелен. Как вы себя чувствуете?
Он слегка кивает, потом хмурится.
Он растерян.
— Вы под воздействием успокоительного, — произносит она, считывая его замешательство. — Все движения будут медленными. Некоторое время. Не беспокойтесь. Это нормально.
Он приоткрывает рот, хочет что-то сказать, но из губ не вылетает ни звука.
Снова кивает, все так же растерянно.
— Сейчас понедельник, — рассказывает Хелен, — середина дня. Вы здесь уже пятый день.
Голова опять пустеет.
Пятый день? Он правильно расслышал? Ладно. Как скажете.
И тут до него доходит.
Пятый день?
Как будто дали по башке бейсбольной битой. Видимо, паника моментально отражается на его лице.
— Знаете что? — произносит сестра. — Я сейчас… я позову кого-нибудь из специалистов. Надо бы им вас осмотреть.
Он провожает ее взглядом, а затем таращится на дверь. Пятый день?
То есть… узенькая дорожка, склад и все, что раньше… случилось четыре дня назад?
О боже!
А что же произошло с тех пор?
Он озирается, пытается разобраться. Борется с наркотическим одурением. Рядом с кроватью — машины. Они жужжат и пикают. В стене — телевизор.
Окон нет.
Что же произошло?
Он замирает от страха. Снова пялится на дверь.
Что происходит сейчас?
— Девочка… тебе просто повезло.
Джина прикусывает губу, сдерживается. Она умирает от усталости. Она практически не спала с тех пор, как проснулась в пятницу утром в квартире Софи. На выходных в полицейском отделении она честно пыталась несколько раз прилечь и закрыть глаза, но ни разу не проваливалась ниже порога сознания.
— Что-то я этого не чувствую, — после заминки произносит она.
Мерриган поднимает чашку с кофе и подносит ее ко рту.
— Поверь мне, — произносит он, — тебе могли бы предъявить намного больше, чем незаконное хранение оружия.
Он отхлебывает кофе, дует и делает еще глоток.
— Я знаю, — говорит она. — Знаю. Просто думаю, что удача тут ни при чем.
— В каком смысле?
Она оглядывается. Они сидят в «Ниэриз» на Четем-стрит за столиком в конце зала. В заведении практически пусто. По центру барной стойки два упитанных гражданина среднего возраста нянчатся со своими пинтами и разговаривают. То и дело от их беседы отскакивает словечко или фраза и проносятся по комнате «сокращение директора», «салатная заправка», «гигабайты».
— Ну, — спокойно произносит Джина, — начнем с того, что это он должен предстать перед судом. Не я.
— Он и предстанет, причем неоднократно.
— Но не за то.
— Джина, послушай. — Он ставит чашку на стол и откидывается на спинку. — Ты уничтожила его репутацию. Сделала посмешищем. Разрушила его карьеру. Ему больше не возвести ни единого здания, В прямом смысле слова. Но все остальное… Электронные письма, что ты нам показала. Звонки. Его связь с Мартином Фитцпатриком. То, что сказал Терри Стэк. Это все побочные обстоятельства.
— А как же…
— О кроссовере Ноэля можешь забыть. Пустой номер. Нет улик.
Она внимательно смотрит на него:
— А вы сами как думаете?
Он громко вздыхает:
— В свое время я расследовал немало убийств. И научился относиться к ним спокойно. Нет улик, проехали. В этом вопросе нельзя основываться на личных ощущениях. Нельзя, если, кроме них, у тебя нет ничего. Нельзя, если нет даже уверенности, что убийство вообще имело место.
Она кивает. Теперь она смотрит на низкий столик, стоящий между ними, и на спонтанный натюрморт, образовавшийся из кофейника, ее чашки с нетронутым кофе, его чашки, молочника и сахарницы. Через несколько секунд — не стоит забывать, в каком она изможденном состоянии, — натюрморт приобретает вычурно-фантасмагорические черты и начинает походить на шахматную доску с фигурами.
