У одного в руках камера.
— Пошли к черту! — кричит он и показывает им кулак.
Он не заметил их, когда въезжал.
Мириам встречает его у подножия лестницы. В последние три дня она прямо выдохлась, сохраняя хорошую мину при плохой игре. Но внутреннее противоборство усложняет ее задачу. Одной ее половине хочется быть благосклонной и поддерживать мужа. А второй, похоже, хочется оскорблять и унижать его.
В итоге максимум, на что она способна, — быть натянуто беспристрастной: жесткой и невыразительной. Никаких цыплячьих нежностей.
— Где ты был?
— Нигде. Катался.
— Ясно. Почему не подходил к телефону?
— Не хотел.
— А сообщения прослушивал?
— Господи, Мириам… Он проходит в гостиную к бару и наливает большую порцию «Бушмилза».
Потом стоит, смотрит в никуда, пьет. Стоит к двери спиной, поэтому не знает, там Мириам или нет.
Но ей не обязательно говорить. Ее голос у него в мозгу.
Виски? Боже правый, Пэдди, ведь день на дворе.
Он разворачивается.
Ее там нет.
По-прежнему таращась на дверь, Марк пытается срастить в мозгу отдельные фрагменты. Но они то отскакивают, то деформируются. Там — на складе — в конце что-то стряслось, но он не помнит что. Потому что был уже не в том состоянии, чтобы запомнить. Он только знает, что должна была приехать Джина. А вместо нее приехал кто-то другой. И этот кто-то знал, что он там… а потом, по истечении некоторого времени, началось, похоже, настоящее светопреставление…
Что же случилось с Джиной? Где она? Как она?
Надо попытаться выяснить. Надо спросить медсестру, — может, она знает. Или, может, купит ему телефон или газету или хотя бы включит телевизор.
Если, конечно, ей можно доверять. Если вообще кому-то можно доверять.
Что это был за тип на складе? А тот, что раньше, в парке? Тот, что стрелял в него?
Раз есть они, наверняка найдутся и другие.
Марку становится жутко.
О полиции можно забыть. Они, конечно, захотят его допросить. Но, учитывая, что он собирался напасть на министра… что говорить… разве он может довериться полиции?
Затем, как по сигналу, резко отворяется дверь и в комнату входит высокий мужчина в голубой врачебной двойке.
Марк вздрагивает и отворачивается, готовясь к худшему.
— Итак, мистер Гриффин, — гудит мужчина, — сестра утверждает, что вы решили вновь примкнуть к нашим рядам.
Марк поднимает на него глаза.
Мужчине около пятидесяти и выглядит он как бывший регбист.
Сестра притаилась за ним.
— Генри Диллон, — представляется он и достает из нагрудного кармана фонарик в виде авторучки. Щелкает им. — Приступим?
Затем он тщательно осматривает Марка: тычет, щупает, переворачивает с боку на бок, проверяет реакции.
Регулирует многочисленные капельницы.
Марк все еще волнуется, но вместе с тем, хотя бы ненадолго, успокаивается.
— Значит, — произносит специалист и складывает на груди руки, — пуля. Такое ощущение, что она у вас именная.
У Марка расширяются глаза.
— Что вы имеете в виду?
— Да только то, что она может остаться с вами на всю жизнь. Мы не можем достать ее. То есть можем, но игра не стоит свеч. Операция по ее извлечению принесет больше вреда, чем если пуля останется внутри. Причин для беспокойства нет. Не такое уж это редкое явление. Люди, бывает, выходят из больниц с инородными предметами в теле.
Марк пялится на него с нескрываемым удивлением. Инородные предметы? Это что — тайный шифр? Ему угрожают? Или предупреждают?
Он молчит.
— Что ж, у вас прекрасная динамика, — резюмирует специалист и направляется к двери. — Мы, наверное, сегодня к вечеру или завтра переведем вас на постоперационное отделение. Кстати, с вами кое-кто жаждет пообщаться, так что я пойду и разрешу им заглянуть на минутку — поболтать. Вы не против?
Марк тяжко вздыхает.
Кое-кто? Поболтать?
— Ладно, но… кто это?
Дойдя до двери, доктор оглядывается:
— Как — кто? Разумеется, полиция.
Всю дорогу от Графтон-стрит через Колледж-Грин до набережной Джина слышит голос Мерригана.
«Вижу, что это превращается в навязчивую идею. Вижу также, что это может разрушить твою жизнь».
И ведь нельзя сказать, что он не прав.
Она чувствует, что находится во власти наваждения. Она его не понимает и пока не способна ему сопротивляться ввиду отсутствия энергии. Она было подумала, что после событий минувшей пятницы наваждение рассеется. Что она смирится с тем, как все вышло, стерпит усеченное правосудие.
Однако наваждение странным образом только усилилось.
А вчера вечером, когда сообщили, что Нортон снял обвинение, Джина вообще взбесилась. Ей все вдруг стало ясно. Она четко поняла, что должна во что бы то ни стало засудить его.
Теперь ей это представляется несбыточной мечтой. Что делать дальше? Как подобраться к нему после всего случившегося? Как подступиться?
Она идет по набережной и видит Ричмонд-Плазу. Ей кажется, она все еще там на сорок восьмом этаже, держит в руке заряженный пистолет. Или, если на то пошло, все еще в промзоне — втыкает ломик в череп мужика, переступает через лужи крови и ручейки мочи…
В сравнении с такими мощными переживаниями все остальное, начиная со смерти Ноэля и до ее прибытия на склад, меркнет. Отходит на задний план, сдвигается в область нереального.
А вот то, что предстоит, слишком реально и слишком осязаемо. Счет идет на дни, а может, на часы, которые — и это уже понятно — будут полны неистовства, беспорядочного и хаотичного.
«Вижу, что это превращается в навязчивую идею. Вижу также, что это может разрушить твою жизнь».
Она поднимается по лестнице, заходит в квартиру и сразу же направляется в противоположный угол — к столу.
Снимает куртку. Вынимает ключи, кошелек, мобильный.
Можно, конечно, позвонить ему на мобильный, но не слишком ли это в лоб? А вдруг он не подойдет? Вдруг предупредит полицию?
Нужно загнать его в угол, чем-нибудь спровоцировать.
Джина присаживается. Она представляет себе Марка в реанимационной палате — на искусственном жизнеобеспечении. Ей снова приходит в голову, что она никогда не проводила связи между ним и Нортоном. Это вообще единственный пунктик во всей истории, который не складывается и неясен.
И вот, с тошнотворной одержимостью игрока, мечтающего сделать еще одну, якобы последнюю ставку, она стукает по центру клавиатуры и включает компьютер. Открывает файл. Врубает принтер.
