— Итак, как прошел первый день? — спросила она.
— Ты была права. Я падаю от усталости, но рада, что вышла на работу. В помощники мне дали Девина. Он покажет, как работать на компьютере. Он флиртует со мной. Лиззи, и я хочу ответить ему.
— И?
— И? Лиззи, у меня пятеро детей. В декабре мне будет сорок три. Ему тридцать один, если только не обманывает.
— В наше время у многих женщин есть молодые любовники, — пожала плечами Лиззи. — И никто не находит в этом ничего особенного. В конце концов, немолодые мужчины часто заводят юных жен, подружек и любовниц. На дворе двадцать первый век, сестрица!
— Думаю, мне необходимо навестить Чудовище, но я так боюсь, что войдут дети, — вздохнула Энни. — Как я могу быть уверенной, что они ничего не увидят?
— А ты подожди до полуночи и запри дверь спальни, — посоветовала Лиззи. — И почему не запрограммировать кнопку «В», с Девином в главной роли?
— Пока не стоит, — отказалась Энни. — Что, если линия между реальностью и фантазией сотрется? Какой позор!
— Ноты хочешь его, верно? — настаивала Лиззи.
— Кажется, да, — призналась Энни. — Но мне, как и тебе, приходится думать о репутации. Представляешь, как ужаснутся девочки, узнав, что я сплю со своим личным помощником? Он всего на тринадцать лет старше Натаниела.
— И только на одиннадцать лет младше тебя. Бьюсь об заклад, он может делать это всю ночь, — завистливо пробормотала Лиззи. — Скоро и я с ним встречусь. Зарезервировала номер в «Спа» на двенадцатое октября, в День Колумба. Если я смогу заполучить «Ченнел корпорейшн» в качестве клиента, меня на руках будут носить! Даже частная корпорация вроде «Спа» должна иметь адвоката.
— Бессовестная! — рассмеялась Энни. — Ладно, иду спать. Спокойной ночи, Лиззи.
— Спокойной ночи, старшая сестрица!
Энни вдруг поняла, что сгорает от вожделения. За все время пребывания дома она ни разу не включала «Ченнел». Встав, она поднялась наверх, проверила, спят ли дети, вернулась к себе и, следуя совету сестры, заперла дверь спальни. Открыла шкаф, где стоял телевизор, легла в постель и нажала кнопку «А».
— Мне понравилось, как ты меня мыла, — заметил Чудовище. — Ты нежна, мистрис Энн. Я никогда не знал женской нежности.
— Разве мать не была нежна с тобой? — прошептала Энни.
— У меня не было матери, — резко бросил Чудовище. — Я убил ее своим появлением на свет, и ее смерть убила всякую привязанность, которую мог бы питать ко мне отец.
— Моя мать умерла, когда я была такой маленькой, что совершенно ее не помню, — призналась мистрис Энн, дочь торговца. — Преждевременные роды. Ее и мою сестру похоронили на склоне холма за моим домом. Но ваш отец был добр к вам?
— Я запомнил только еженедельные порки. Одна — зато, что я убил свою мать. Все остальные — за малейшие провинности, вызывавшие его недовольство. Ты спросила меня, ношу ли я маску из-за шрамов, и я ответил утвердительно. Но не сказал тебе, что это отец искалечил меня в двадцать лет. Он решил, что хочет снова жениться, и заявил, что если новая жена родит ему сына, он сделает ребенка своим наследником… если, конечно, тот не убьет свою мать при рождении. Всю жизнь он наказывал меня за то, в чем я не виноват. Разве не он пролил семя в чрево моей матери? Я объяснил, что это он убил ее своей неукротимой похотью и требованиями родить сына. И заодно со смехом сообщил, что женщина, на которой он хотел жениться, уже пала жертвой моей похоти и отдавалась мне, когда бы я этого ни захотел. Я взял ее невинность, и это было так сладко! Тогда он напал на меня, и я, защищаясь, убил его. Но прежде он успел изуродовать меня, вопя, что отныне мое смазливое личико больше никогда не заманит женщину ко мне в постель!
— Ах, бедное Чудовище! — вздохнула Энни, гладя его лицо под маской.
— Я не нуждаюсь в твоей жалости, девка! — прорычал Чудовище. — Глупец, зачем я рассказал тебе свою историю! Тебя следовало бы побить за дерзость. Я так и сделаю, а потом стану драть тебя, пока не запросишь пощады!
Но прежде чем он успел спрыгнуть с кровати, Энни поймала его руку.
— Почему ты бьешь своих женщин? Неужели ничему не научился, терпя жестокость отца?
Он намотал на руку ее каштановые волосы и рывком притянул к себе.
— Женщины нуждаются в порке, помогающей возбудить их страсть!
— Нет, я думаю, это ты получаешь удовольствие от подобных действий, — возразила она. — Позволь мне любить тебя, господин, и я докажу, что тебе не нужно побоев, чтобы завлечь меня в твои объятия.
В темных глазах блеснуло любопытство.
— Если ничего не получится, берегись, — остерег он. — Я отдам тебя своим воинам, на вечернюю потеху. Может, предпочитаешь получить порку и остаться здесь?
Вместо ответа Энни отстранилась и толкнула его на подушки.
— Твой великолепный «петушок» способен возбудить страсть в любой женщине, — заверила она и, нагнувшись, стала целовать его в губы, обводя их кончиком языка, пока он не приоткрыл рот, после чего их языки вступили в пылкий поединок. Ее губы коснулись маски нежным поцелуем. Приподнявшись, она стала лизать его горло, прикусила подбородок, сползла ниже и стала сосать плоские соски, одновременно гладя его по животу. А когда коснулась зубами соска, он тихо вскрикнул.
Гортанно смеясь, Энни лизала и кусала мускулистый торс и, прежде чем он разгадал ее намерения, быстро надела ему на запястья прикрепленные к изголовью кожаные путы. Он предупреждающе зарычал, но не сделал попытки освободиться. Энни уселась на него лицом к ногам, так что он не мог ее коснуться, зарылась пальцами в густые завитки волос внизу живота и осторожно потянула. Потом, взвесив на руке массивный член, уже проявлявший признаки возбуждения, лизнула несколько раз, обвела языком бороздку, пососала, как сладкий цукат. А когда стала вбирать в рот, он застонал. Она снова стала сосать, сначала осторожно, потом все сильнее. Плоть у нее во рту продолжала набухать и запульсировала. Энни повернулась, заползла между его широко расставленных бедер и принялась покусывать яички и брать их в рот, перекатывать языком, пока он чуть не заплакал от приятной боли. Уверившись, что он более чем готов, Энни освободила его, легла на спину и проворковала:
— Иди ко мне, господин, и получи награду. Он навис над ней.
— Давай посмотрим, как глубока твоя нежность, когда ты увидишь источник своей страсти, мистрис Энн! — прорычал он, срывая маску.
Шрам на его лице был глубок: очевидно, рану нанесли с намеренной жестокостью. Он проходил от внешнего угла правого глаза по скуле, под ноздрей, к левому углу рта и челюсти. Но Энни не вскрикнула. Не проявила и сотой доли той скорби, которую ощутила при виде такого уродства. Наоборот, взяла его голову в ладони и, притянув к себе, отчаянно прильнула к губам.
— Возьми меня, господин, — прошептала она ему в рот. — Я нахожу тебя куда более волнующим сейчас, а не когда ты в маске.
