Из дому; дров для костров натаскайте побольше из леса,
Чтобы до рано рожденной зари всю ночь непрерывно
Много горело костров, чтобы зарево к небу всходило,
Чтоб длиннокудрые мужи ахейцы в течение ночи
Не попытались бежать по хребту широчайшему моря,
Чтоб ни один не взошел на корабль безопасно и мирно,
Чтобы и дома потом он удар переваривал мощный,
Крепким копьем нанесенный или острой стрелою в то время,
Как на корабль свой он прыгал. Пускай и другие страшатся
На конеборных троянцев итти с многослезной войною!
Вестники, Зевса любимцы, пусть в город идут и объявят,
Чтобы ребята-подростки и старцы с седыми висками
Стражу вкруг Трои несли на богопостроенных стенах.
Слабые женщины ж каждая пусть у себя, в своем доме,
Яркий огонь разведет. Чтоб охрана все время следила,
Как бы, в отсутствие войска, отряд в Илион не ворвался.
Так пусть и будет, троянцы отважные, как говорю я!
Слово, которое нужно сегодня, уж сказано мною,
Слово другое скажу конеборным троянцам с зарею.
Твердо я сердцем надеюсь на Зевса и прочих бессмертных, —
Выгоню вон я отсюда собак этих, к нам набежавших,
Посланных в черных судах лихою судьбой на погибель.
Но и самих не оставим себя без охраны средь ночи!
Завтра же рано с зарей, в боевые облекшись доспехи,
Мы пред судами ахейцев возбудим свирепую сечу.
Там я узнаю, меня ли Тидид, Диомед многомощный,
Боем к стенам от судов отразит, или я, Диомеда
Медью убив, в Илион возвращуся с кровавой добычей.
Завтра пред нами покажет он мужество, если посмеет
Встретиться с пикой моей. Но надеюсь, что завтра из первых
Будет, пронзенный, лежать он средь груды друзей перебитых,
Только что солнце взойдет. О, если б настолько же верно
Стал я бессмертен и стал бы бесстаростен в вечные веки,
Был бы в почете не меньше, чем Феб-Аполлон и Афина, —
Сколько то верно, что день этот гибель несет аргивянам!»
Так говорил он. В ответ раздалися всеобщие клики.
Стали троянцы коней отпрягать, под ярмом запотевших;
Каждый своих к колеснице своей привязал поводами;
Быстро из города жирных овец и быков подогнали,
Хлеба доставили в стан и вина, веселящего сердце,
Из дому; множество дров для костров натаскали из леса
И безукорные вечным богам принесли гекатомбы.
Запах горящего жира с земли возносился до неба
Сладкий; блаженные боги, однако, его не вкусили,
Пренебрегли: ненавистна была им священная Троя,
И повелитель Приам, и народ копьеносца Приама.
Гордо мечтая, троянцы на месте сраженья сидели
Целую ночь. И огни их несчетные в поле пылали.
Словно как на небе звезды вкруг ясного месяца ярко
Светятся, видные четко в то время, как воздух безветрен;
Видным становится вдруг и кругом все, — высокие мысы,
Скалы, долины; воздушный простор наверху необъятен.
На небе видны все звезды. И сердцем пастух веселится.
Столько в пространстве меж Ксанфом рекой и судами ахейцев
Виделось ярких троянских огней впереди Илиона.
Тысяча в поле пылала костров, и пред каждым сидело
По пятьдесят человек, освещаемых заревом ярким.
Белый ячмень поедая и полбу, стояли их кони,
Прекраснотронной зари близ своих колесниц ожидая.
Песнь девятая
Посольство к Ахиллесу. Просьбы
Так троянцы стражу держали. Ахейцы ж объяты
Были великой тревогой, подругою жуткого бегства.
Невыносимой печалью терзались храбрейшие мужи.
Так же, как ветры волнуют богатое рыбами море, —
Ветры Борей и Зефир, что из Фракии дуют далекой;
Сразу они налетают; и черные волны горами
Вверх поднимаются, тину морскую швыряя на берег, —
Так же и дух разрывался в груди меднолатных ахейцев.
С сердцем, терзаемым скорбью великой, ходил Агамемнон
И отдавал приказанья глашатаям звонкоголосым
Каждого мужа позвать на собранье, — всех поименно, —
Но не кричать. И трудился меж вестников сам он из первых.
Все на собраньи сидели унылые. Встал Агамемнон.
Слезы из глаз проливал он, как ключ черноводный, который
Льет с доступной лишь козам скалы свои темные воды.
Тяжко вздыхая, такие слова он сказал аргивянам:
«О, дорогие друзья! О, вожди и советники войска!
Зевс великий меня в тягчайшие бедствия ввергнул.
Прежде, жестокий, он мне обещал и кивнул в подтвержденье,
Что возвращусь я, разрушив высокотвердынную Трою.
Нынче ж на злой он решился обман и велит мне обратно
В Аргос бесславно бежать, погубивши так много народу!
Этого вдруг захотелось теперь многомощному Зевсу.
Много могучих твердынь городских уж разрушил Кронион,
Много разрушит еще: без конца велика его сила.
Ну, так давайте же, выполним то, что сейчас вам скажу я:
В милую землю родную бежим с кораблями немедля!
Широкоуличной Трои нам взять все равно не удастся».
Так говорил он. Молчанье глубокое все сохраняли.
Долго сидели безмолвно печальные духом ахейцы.
Громкоголосый тогда поднялся Диомед и воскликнул:
«Против речей безрассудных твоих, Агамемнон, я первый
Буду сражаться; в собраньях так принято, царь, — не гневися!
Храбрость мою порицал ты недавно пред ратью данайцев,
Трусом меня называл, невоинственным. Правда ли это,
Знают прекрасно ахейцы, — и юноша каждый, и старец.
Сын хитроумного Крона тебе же одно даровал лишь:
Дал тебе скипетр власти в почет перед всеми другими,
Твердости ж не дал; а в этом и есть величайшая сила.
О малодушный! Ужели ты веришь, что мы, аргивяне,
Так малосильны и так невоинственны, как говоришь ты?
Если же дух твой тебя самого побуждает вернуться, —
Что ж, уезжай! Пред тобою дорога открыта, у моря
Много стоит кораблей, из Микены приплывших с тобою!
Все же другие ахейцы останутся здесь перед Троей.
Мы не уедем, ее не разрушив! А если другие
Тоже в своих кораблях побегут в дорогую отчизну, —
Я и Сфенел остаемся и будем сражаться, доколе
