— Кофе больше не будет, Ленчик. — Я сокрушенно
покачала головой.
— То есть как это — больше не будет?
— Кончился.
— Жаль.
— Нам тоже, — подала голос Динка. — Нам тоже
очень жаль. Очень. Правда, Рысенок?
— Правда.
— Да ладно… Это не проблема, девчонки… Сейчас пойдем и
накупим всего. Надо же отметить мой приезд. И начало новой жизни… Нашей новой
жизни..
— Ты опоздал, Ленчик, — мягко попеняла Динка. Ни
разу за два года я не слышала от нее такой мягкости по отношению к
Ленчику. — Ты опоздал. Мы ее уже начали.
— Кого!?
— Новую жизнь. Без тебя. А ты опоздал…
— Да ладно вам… Контракт еще не закончился.
— Закончился. Как и кофе. Мы его расторгаем. В одностороннем
порядке.
— Ну точно — сумасшедшие! Сейчас, когда все только
начинается. Приходится признать, что врал Ленчик убедительно. Этого у него не
отнимешь — умения убедительно врать. Еще секунда, и я поверю и его фигурно
выстриженной бороденке, и его запавшим сосредоточенным глазам, и его шикарным
ив-сент-лорановским, дольче-габбановским, жан-поль-готьешным губам, самое место
которым — на подиуме, среди нечеловечески-прекрасных дур-манекенщиц. Я ему
поверю и переметнусь на его сторону, как делала это всегда. Еще секунда, и…
— Мы все знаем, Ленчик… — Динка оторвалась от косяка и,
пройдясь по кухне, устроилась на табурете против Ленчика: венец столярной мысли
с любовно выпиленным сердечком в самой середине сиденья. — Мы все знаем…
— Да что — все?!
— Мы прочли письмо, Ленчик. То самое, которое ты послал
электронной почтой. Глупо было так поступать.. С твоей стороны.
Ленчик только хмыкнул.
— Какое письмо?
— Ангелу. Про двух русских сумасшедших девчонок…
Кстати, ты привез ее?
— Кого?
— Предсмертную записку.
— Черт. — Он наконец-то сбросил ноги со
стола. — Черт, черт, черт… Какая еще предсмертная записка?
— Или ты ее в камере хранения оставил?
— Какая еще камера хранения?
— Значит.. Если она не в камере хранения… Она с тобой…
— Где хозяин?! — Он все еще избегал имени Ангела,
он до сих пор не сказал нам ни «да», ни «нет». — Где хозяин, черт возьми!
— Мы же сказали тебе — в саду, — почти пропела
Динка. — Только он не хозяин.
И так светло, так по-домашнему у нее получилось это «в саду»,
что я не удержалась и, подойдя сзади, обняла ее за плечи. И уткнулась губами в
затылок… И…
Никогда еще моим рукам не было так хорошо. Так покойно.
Никогда еще моим губам не было так хорошо. Так покойно. Динкины плечи, Динкин
затылок — вот место, где мне… где мне хотелось бы остаться, черт… До этого так
же хорошо мне было только с бестиарием… От Динкиных волос пахло уверенностью и
силой, а Ленчик… А Ленчик, которому все два года я готова была в рот смотреть,
стремительно отдалился, теперь он был далее дальше, чем индуистская святыня
Тадж-Махал (№ 37 в Виксановом списке); Тадж-Махал я вряд ли когда-нибудь увижу,
а Ленчик — вот он, передо мной: ничтожный человечишко, самоуверенный мудак,
упырь, два года сосавший нашу кровь, а потом удачно переливший ее в пару
квартир, бескрылую виллу в Ческе-Будейовице (на большее у него не хватило
воображения) и скромный автопарк в количестве трех престижных иномарок. Упырь.
Ублюдок.
— Да вы, как я посмотрю, спелись, — выдавил из
себя упырь.
— Что же здесь удивительного? Как-никак, два года в
одной упряжке Мы ведь еще и попсовый дуэт, Ленчик, разве ты забыл? Песенки
поем.
— Вот только не надо, — поморщился Ленчик. —
Не надо этого…
Он все еще не понимал серьезности ситуации, Ленчик, mio
costoso.
— Хорошо, не будем, — сразу же согласилась
Динка. — Так что насчет записки?
— Пошли вы к черту, дебилки! Для вас же стараюсь…
Ладно… Пойду проветрюсь… А вы пока в себя приходите… деятельницы…
— Никуда ты не пойдешь, Ленчик…
— Вот как? — Ленчик высокомерно приподнял
бровь. — Неужели ты мне запретишь, сучка?
— Не веришь? — Я видела только Динкин затылок,
заросший затылок, и затылок этот был полон решимости. — Не веришь?
— Пошла ты… — Далее последовало грязное ругательство,
которое никого из нас не удивило: обычный разбор полетов в Ленчиковом стиле.
— А так?
Вот он и наступил, торжественный момент: чуть раньше, чем я
ожидала, но — ожидала. Динка полезла за пазуху (для этого ей пришлось на
секунду отклеить меня от себя) и вытащила оттуда пистолет. И направила его
дулом на Ленчика.
— Это еще что за фигня? — И хотя голос у нашего
скота-продюсера не изменился, но губы скуксились и померкли. Теперь бы их не
взяли ни в один приличный модный дом. Разве что к отирающейся на задворках
pret-a-porte Татьяне Парфеновой: демонстрировать газовые шарфики.
— Ты полагаешь, что фигня?
— А ты нет? Ты чем его заправляешь? Водой, что ли? Или
это зажигалка? — Эта мыслишка почему-то развеселила Ленчика и перевела
происходящее в разряд дешевого хлипкого шоу — такого, какое мы практиковали на
гастролях, Ленчик всегда гнусно экономил на качественном зрелище, мудак.
— Понятия не имею… Как думаешь, стоит проверить? А
вдруг и вправду зажигалка? — Эта мыслишка почему-то развеселила и Динку:
show must go on, даже такое — дешевое и хлипкое.
— Проверь!..
— Проверить?!
— Ну, проверь… Проверь!
Ленчик-Ленчик, как легко оказалось тебя развести! Как два
пальца об асфальт, ей-богу!
Ленчик, окрысившись, нанизывает ругательство за
ругательством, связывает их узлами — рифовыми, шкотовыми, беседочными, двойными
гачными, — интересно только, откуда я знаю все это?.. И сколько их
накопилось за последние два года, ругательств! Он споро, как заправский
альпинист, взбирается на Монблан словесных испражнений и уже оттуда поливает
нас отборным матом: дешевки, соски, малолетки сраные, я вас на помойке нашел и
людей из вас сделал, дряни, а вы, а вы…
То, что происходит потом, плохо укладывается в моей голове.
Хотя я ожидала этого: чуть позже, но — ожидала.
Динка не выдерживает на овцах.
Тупорылых безобидных овцах. Я слышу сухой короткий щелчок, и
через мгновение правое плечо Ленчика вспухает красным. Взрывается красным,
расцветает.
Красное отбрасывает Ленчика на спинку стула и моментально
затыкает ему рот: Ленчик больше не орет на нас, он воет.
Воет, как выл Рико, запертый в кладовке.
— Ах ты, сука, сука, сука!.. Ах ты…
