Я не могла пить это вино, и сейчас не могу. Я — слабая, а
Динка — сильная. Я могу только устраивать истерики и вести этот чертов дневник.
Четвертый по счету, так же, как и гостиницы, которые мы сменили за последние
месяцы. Динка всегда находит мои дневники и безжалостно рвет их. Раньше она
относилась к моим запискам снисходительно, до тех пор, пока нас не нашли
мертвыми в этом пропахшем собачатиной доме. У дурацкой дороги из Барсы в Сичес.
Дневники — это тоже была идея Ленчика.
«От Динки такой радости требовать не приходится, — говорил
Ленчик. — Динка — быдло, тупая как пробка, хотя и не без своеобразного
чувства юмора… Она и двух слов не свяжет, разве что с матерной склейкой… А ты —
ты совсем другая, Рысенок, тебе сам бог велел. Кто-то же должен вскрыть „Таис“
изнутри, пусть это будешь ты. Пусть это будет твоей фишкой… Такой же фишкой,
как Динкино хамство… И плевки в сторону этих паскуд журналюг».
Рысенок.
Он называл меня Рысенком, хотя по-настоящему я — Рената. Но
он называл меня Рысенком. Это единственное хорошее, что я могу вспомнить о
Ленчике. Но из-за того, что он называл меня Рысенком, идея убить его пришла в
Динкину голову. Динкину, а не мою. Рысенок, жующий сопли и кропающий слезливые
записи в дневник, не способен на убийство. Он не способен вообще ни на что, не
то что Динка. Динку Ленчик никак не называл, Динка — и все тут, хотя… «Диночка»
— для пресс-конференций, «Дина-солнышко» — для совместных интервью, «Сучка,
твое дело под нужным углом ноги расставлять…» — это для фотосессий, сколько же
их было за два года, сколько же их было?.. Все обложки — наши, от «Плейбоя» до
«Мужского разговора», был и такой журнальчик, отпечатанный в Финляндии, ничего
особенного, радость холостяка, но мы и там засветились.
— Ну мы и засветились. Мы с тобой шалавы,
Рыысенок, — сказала мне Динка после этого паскудного «Мужского
разговора». — Шмары, потаскухи… Что там еще? Что нам нашепчет твой Словарь
синонимов?…
Словарь синонимов мне тоже подарил Ленчик. Когда ткнул нос в
дневник. И еще парочку словарей. Образовывайся, мол, Рысенок, всяко пригодится.
— Потаскухи, шлюхи, кокотки, магдалины, гетеры, дамы
полусвета, — исправно начала перечислять я. — Путаны, ночные бабочки,
жертвы общественного темперамента…
— Во-во, — Динка тогда чуть с кровати не
упала. — Жертвы общественного темперамента! Очень точно. Это как раз про
нас с тобой, Ры-ысенок…
«Ры-ысенок» — это у нее получалось ничуть не хуже, чем у
Ленчика, вот только — с уничижительным подтекстом, с растянутым дебильным
«ы-ы»… Дебильная кличка, и сама ты дебилка, Ренатка… Она первая начала меня
ненавидеть, Динка, сначала — она, а потом уже я… Мы бы, наверное, убили друг
друга, если бы не умерли в этом доме у дурацкой дороги из Барсы в Сичес. И если
бы ей не пришла в голову идея убить Ленчика. Свалить в кучу все наши пять
клипов, отснятых за два года, перемешать их и выудить из колоды пиковый туз под
названием «идеальное убийство». Опять же — cпасибо Ленчику, куда ж мы без него…
Он сам отснял все пять клипов, он сам придумывал для них сюжеты. Еще какие
сюжеты! Только в первом клипе мы оставались живы, в первом и в четвертом. Во
втором погибала Динка, в пятом — я, а в третьем — мы обе… Красивая это была
смерть, ничего не скажешь, прыжок со скалы, снежной скалы, растопленной огнем,
а сколько Ленчик понагнал техники, а сколько дней мы снимали концовку!… Динка
успела переболеть ангиной, я — гриппом, а Ленчик получил воспаление легких… Но
что такое воспаление легких по сравнению с тоннами постеров во всех самых
модных журналах, с полугодовым первым местом во всех чартах, русским триумфом
на VMA, номинацией на «Грэмми», а о приблудных отечественных номинациях — от
лучшего клипа до лучшего дуэта и говорить не приходилось…
Неужели все это были мы?
Неужели «Таис» — это были мы?
Жалкие соплячки, которых Ленчик нашел на помойке, отмыл,
наштукатурил, укоротил юбчонки, облил водой, чтобы лучше просматривалась грудь,
и выпустил в ошалевший мир шоу-бизнеса… Сразу же притихший мир шоу-бизнеса,
сразу же… Неужели это были мы, Динка и Ренатка,
блондиночка-брюнеточка-какие-нах-нимфеточки!…
Одна стриженая, другая — длинноволосая; одна — веселая,
другая — грустная; одна — дерзкая, другая — нежная… Одна — другая, одна —
другая, никаких Инь и Янь, Инь и Янь — к чертям собачьим, мы, Динка и Ренатка,
соплячки, мокрощелки, малолетки — вот сплошная нирвана, вот сплошное
совершенство!…
— Заткните пасть, твари живородящие! Заткните пасть и
делайте то, что я вам говорю, — орал Ленчик, когда Динка провоцировала
бунт на корабле.
Я никогда не провоцировала, я была Рысенком: кусок сахара в
пасть, и бери Рысенка голыми руками. Я всегда была на стороне Ленчика, даже за
минуту до того, как мы умерли в доме у дурацкой дороги из Барсы в Сичес, даже
за секунду. Я-то знала, что Ленчик прав.
Прав, прав.
Дина Агеева и Рената Кибардина, кому мы могли быть интересны
сами по себе, без Ленчика и проекта «Таис»? Динка со своей престарелой бабкой и
престарелой кошкой, мы даже делали ставки: кто окочурится быстрее, — бабка
или кошка. Динка со своей незаконченной музыкальной школой по классу аккордеона
и тупым детским ансамблем, где она даже солисткой не была… Или я со своим
алкоголиком-папашей, тьфу, гадость… Но я-то была солисткой — в другом ансамбле,
не в Динкином, и голос у меня самый настоящий, и волосы — самые настоящие,
спелая пшеница, на них-то Ленчик и клюнул… Сначала — на мои длинные и светлые,
а потом — на Динкины, короткие и беспробудно-черные… Лучше не придумаешь,
ха-ха…
На кастинге мы оказались рядом — я и Динка, почти рядом, но
я не обратила на нее никакого внимания. Так же, как и она на меня. Поначалу. Да
и с какой радости — на кастинге тусовалось около пяти сотен взмокших и
трясущихся девчонок; таких же, как и мы, — с бабками, кошками, мамиками и
папиками, с музыкальными школами и прочей фигней, включая внешние данные. Там
было с три десятка по-настоящему клевых чувих, просто красавиц, ей-богу… Из-за
этих трех десятков я чуть было не ушла, ловить-то было нечего, коню понятно. И
ушла бы, если бы какая-то телка не попросила у меня сигарету. Телкой
впоследствии и оказалась Динка, но тогда я не знала, что это — Динка. Мы просто
покурили в туалете задрипанного клубешника, где проходил кастинг. Покурили и
перебросились парой ничего не значащих фраз. Но все-таки перебросились, ничто
так не сближает, как сигареты, выкуренные в вонючем клозете…
— Есть у меня шансы, как думаешь? — спросила я у
Динки, еще не зная, что это — Динка.
— И не мечтай, — сказала Динка, еще не зная, что
это — я.
— Да я и сама в курсе дела, — я привыкла со всеми
соглашаться, со всеми и во всем. Привычка, выработанная моим очумевшим от водки
папашкой. Попробуй, не согласись, сразу получишь по рогам…
— А если в курсе дела — какого хрена приперлась? —
сразу же схамила Динка, куря мою лее сигарету, вот сука…
— А ты?
