Никита пару раз видел Калинкина у Митеньки и даже выпивал с
ним, но особого впечатления на Никиту Калинкин не произвел. Никите вообще не
нравился подобный тип мужиков: с наглыми, навыкате, глазами; наглыми, навыкате,
мышцами; наглым, навыкате, пахом. Все разговоры таких деятелей, как правило,
вертятся вокруг одного:
какой-я-зашибись-хороший-трахальщик-бабы-ко-мне-в-очередь-стоят. Калинкин был
одним из вариантов самого Митеньки Левитаса, записного холостяка и бабника.
Вариантом почти экстремальным, почти карикатурным, доведенным почти до
гротеска. Что, впрочем, не помешало ему сделать удачную карьеру в органах и
раскрыть несколько довольно громких убийств. Нельзя сказать, чтобы Калинкин
отличался таким уж выдающимся умом, и его IQ
[18]
вряд ли
превышал IQ садовой улитки, но хватка у Калинкина была бульдожьей. Вот только в
деле Мариночки Корабельниковой пришлось разжать зубы. И, недовольно поскуливая,
отойти в сторону. О чем Калинкин и распинался за второй бутылкой коньяка, когда
Никита в очередной раз заглянул к Митеньке.
Это был хорошо подготовленный экспромт. Со времени убийства
жены Kopaбeльникoffa он виделся с Левитасом довольно часто. С той самой ночи,
когда они расстались неподалеку от дома на Пятнадцатой линии: Митенька тогда и
вправду настоял, чтобы они съездили на место происшествия. Но им даже выходить
из машины не пришлось: Никита вовремя заметил джаффаровскую «Ауди»,
припаркованную неподалеку от особняка.
— Думаю, здесь и без нас обо всем побеспокоятся, —
глухо сказал он Митеньке, глядя прямо перед собой.
— Откуда такая уверенность?
— Начальник службы безопасности пожаловал. Этот
разберется. Ну, теперь убедился, что я тебе не соврал? И не придумал ничего…
Иначе зачем Джаффарову здесь торчать?
— Н-да… Интересно вот только, кто ему-то на ухо шепнул…
— Не знаю, — Никита пожал плечами.
— Но ночь ты мне все равно измахратил капитально.
Может, того… по пивку?… Пока будем ждать известий? Пока кто-нибудь не
прорежется… С твоей или моей стороны…
— Да нет… Я домой поеду. Башка раскалывается…
— А с нервишками в порядке?… Интересный ты все-таки
тип, Никита… Не каждый день трупы, как грибы, находятся… И почему сразу нельзя
было заявить? Ведь это ты их нашел, как ни крути… Непонятно…
— Мне тоже… Это долго объяснять…
— Н-да… — Митенька пристально посмотрел на друга и
снова — в который уже раз — затянул привычную волынку. — С головой у тебя
и вправду не совсем то… Совсем не то, прямо скажем… А все змеища твоя…
— У нее сегодня день рождения…
— Поздравления не передаю. Перетопчется… А ты завтра
жди гостей.
— Каких гостей?
— Ну, не на просроченный день рождения, ежу понятно… В
контору к вам пожалуют… Если там и вправду что-то серьезное произошло, —
Митенька кивнул в сторону особняка, он до сих пор так до конца и не верил в
рассказанное Никитой. — Ладно, отвези-ка меня к Тучкову переулку, раз
такое дело…
— К Тучкову?…
— У меня там знакомая живет. Очень приличная женщина… А
какую любовь практикует… французскую… Не пропадать же ночи…
Никита подбросил Митеньку до Тучкова, больше пяти минут это
не заняло. Зато обратный путь показался ему невероятно длинным, и все из-за
Пятнадцатой линии, его родной Пятнадцатой, подложившей ему такую свинью. Со
Съездовской он свернул на Большой проспект и снова уткнулся в убийство. Теперь,
спустя несколько часов после происшедшего, оно наконец-то получило достойное
обрамление: у заброшенного особнячка толклось несколько милицейских машин с
мигалками. Так и есть, теперь от этого не отмахнешься: смерть Мариночки стала свершившимся
фактом. Теперь она будет запротоколирована и станет достоянием широкой
общественности. И о ней узнает хозяин, и… Даже трудно предположить… Впрочем, не
так уж трудно, для этого нужно просто знать Корабельникоffа. А Никита знал.
Раздумывая над этим, он даже скорость не сбросил, проскочил выключенные мигалки
на бреющем. И через минуту уже парковался возле своего парадного.
Все было как обычно, как было все дни, все недели, все
месяцы: никто его не ждал, хотя Инга не спала. Никита точно знал, что — не
спала. Теперь, когда они стали смертельными врагами, Никита научился
чувствовать ее. Чувствовать так сильно, как никогда не чувствовал, — даже
когда любил. Она не выйдет из комнаты Никиты-младшего ни при каких
обстоятельствах, пустой холодильник, пустой кухонный стол, она давно ничего не
готовит, а уж на свой день рождения и подавно. Ну не торт же покупать, ч-черт…
Никита включил маленький свет в прихожей и уселся возле
вешалки, прямо на полу. И расстегнул сумку. Орхидея, цветочек-лапочка, вот
глупость, надо же!.. Теперь, в теплом свете ночника, его идея с цветком,
украденным у теперь уже мертвой женщины, отогрелась и оттаяла. А, оттаяв,
шибанула ему в нос полной своей несостоятельностью. Лучшим подарком для Инги
было бы, если бы он остался лежать на дне озера.
Вместо Никиты-младшего.
И ничто этого не изменит, ничто. А цветок и вправду
красивый. Даже более красивый, чем ему показалось на первый взгляд. Да, так оно
обычно и бывает, когда вещь таит в себе двойное дно. А может, и нет никакого
двойного дна, и орхидея куплена мимоходом, у метро, у вокзала… Только чтобы
успеть отметиться… Успеть всучить подарок… Никита раскрыл коробочку.
Машинально, просто потому, что ему хотелось прикоснуться к лепесткам.
Как и следовало ожидать, на самом дне, под цветком, лежала
маленькая смешная открытка, такие везде продаются, штука — десять рублей. Или
пятнадцать. Пошлейший анимационный котенок, из тех котят, что призваны умилять
школьниц и старых дев. Никита вытащил открытку и развернул ее. Ни приветствия,
ни пожеланий, одна лишь строчка, написанная небрежным, почти детским почерком:
«Quocienscumque peccator (c)(c)(c)»…
Интересно, что это может означать?
Пока Никита размышлял над странной и непонятной фразой,
никак не вязавшейся с приторной открыткой, дверь из комнаты Никиты-младшего
приоткрылась, и в коридор проскользнула Инга. Она не обратила никакого внимания
на Никиту. Демонстративно не обратила.
— Привет, — тихо сказал Никита. — С днем
рождения тебя… Дорогая…
— Ты еще помнишь? — Инга, вопреки ожиданиям
Никиты, даже остановилась напротив, и оперлась спиной о стену. Как будто ждала,
что Никита с ней заговорит.
— Конечно…
— Надеюсь, и все остальное… ты тоже помнишь… «Все
остальное» — это Никита-младший… Так вот для чего она заговорила с ним, вот
почему… Чтобы снова запустить заледеневшие кончики пальцев ему в раны, чтобы
снова напомнить о сыне. Он должен был быть к этому готов.
— Вот, возьми… Это тебе…
Никита протянул цветок жене, но Инга не взяла его. Не взяла,
но принялась пристально рассматривать.
