И все же Никита решился. И не потому, что вспомнил, как
вспоминал о Джанго, сидя в «Идеальной чашке». Уж слишком часто она попадалась
на глаза, уж слишком часто прогуливалась по краю Корабельникоffской, а
следовательно — и его собственной жизни. Сначала — в особняке во Всеволожске, а
теперь вот здесь, на кладбище. Что она делает здесь? И именно в день похорон
Мариночки. Ведь в наличии имеется масса других дней. А Джанго выбрала именно
этот. На совпадение это не тянет. Но тогда — что?
…Он догнал ее в самом конце аллеи. А догнав, несколько
секунд раздумывал, как бы окликнуть. Собачье «Джанго» прочно застряло в трахее,
оно упиралось всеми четырьмя лапами и никак не хотело выходить. Несколько
секунд Никита смотрел на удаляющуюся прямую спину девушки, а потом решился на
нейтральное и ни к чему не обязывающее междометие.
— Эй! — крикнул он.
Получилось громко и навязчиво, для какого-нибудь танцпола
это, может быть, и подошло, но для кладбища… Человек, пришедший сюда не просто
так, и не подумает откликнуться на такое развязное «Эй!». Очевидно, Джанго
пришла сюда не просто так, она и не подумала откликнуться.
Никита прибавил ходу, почти побежал, зашел с тыла и уткнулся
прямо в лицо Джанго. Тут и не захочешь, а остановишься.
И Джанго остановилась. И исподлобья посмотрела на Никиту.
Только сейчас он заметил, что пола ее куртки топорщится, и из нее выглядывают
растрепанные головки хризантем.
— Простите. — Он постарался максимально смягчить
предыдущее «Эй!». — Простите… Вы меня узнаете?
Джанго несколько секунд рассеянно смотрела на него.
— Я, конечно, понимаю… Не самое лучшее место для
встречи… — пробормотал Никита. — Но… Вы меня узнаете?
— Узнаю, — спокойно сказала Джанго.
— Я как-то подвозил вас… Из Всеволожска.
— Узнаю, узнаю… — Никаких подвижек на лице.
— Я — шофер Корабельникова. Я подвозил вас.
— Я же сказала, что узнала. Что дальше?
Действительно, что дальше? Поведать почти незнакомой девушке
леденящую историю о смерти другой девушки? Судьбой которой она так живо
интересовалась всего лишь некоторое время назад? Не самое хорошее начало
разговора, но ничего другого в голову Никите не пришло.
— Вы, наверное, уже в курсе… Марина Корабельникова ..
м-м… погибла… Сегодня похороны. Здесь, неподалеку…
— Да. Я слышала… Какая-то темная история…
— Да…
Сейчас она должна вцепиться в Никиту мертвой хваткой, все
женщины любопытны, а если дело касается темных историй — любопытны вдвойне. Но
Джанго, вопреки ожиданиям, в Никиту не вцепилась, напротив, перевела рассеянный
взгляд на верхушку ближайшего тополя.
— Вы знали ее?
— Нет. Лично — нет. Кажется, вы у меня об этом
спрашивали. Тогда…
Кажется, он и вправду спрашивал. И о Мариночке, и о
Корабельникоffе, знакома ли она с ними. И уже тогда она ответила ему «нет».
— Да. Я помню.
— Мне искренне жаль. Правда.
Ей искренне жаль. Безучастно, но искренне. Тема исчерпана.
Хотя… Да простят его обстоятельства и место встречи…
— Как поживает Толик? — Никита, следуя примеру
Джанго, перевел такой же рассеянный взгляд на тот же тополь.
— Понятия не имею. Мы больше не виделись.
— Ясненько. — Никита все еще пытался реанимировать
умирающий разговор. — Вы к кому-то пришли?
— Да. Извините, мне пора. Вам, я думаю, тоже…
— Я понимаю… Да. Не самое уютное место для встречи… Но…
вы позволите проводить вас?
— Не думаю, что это хорошая идея…
— Я думал о вас…
Никакого лукавства, он и вправду думал. В разное время —
по-разному. Вот и сейчас. Что она делает здесь и к кому пришла?..
— Вот как? И что же вы думали?
— Ничего конкретного. Просто — вы есть. Вот и все. Я
забыл вас поблагодарить тогда… за собаку. Если бы не вы…
— Кстати, а как поживает он?
— Кто?
— Пес.
— Не знаю. Он пропал.
— Такие псы не пропадают просто так, — сказала
Джанго со знанием дела.
— Вы разбираетесь…
— Разбираюсь. Это то немногое, в чем я разбираюсь.
— Можно я провожу вас?
Она наконец-то взглянула на Никиту, хвала всевышнему. А он,
оказывается, не позабыл ее глаза, совсем не позабыл! Золотисто-карие, в
обрамлении светлых ресниц, удивительное сочетание.
— Ведь все равно не отвяжетесь. — Джанго позволила
себе улыбнуться.
— Не отвяжусь, — честно признался Никита.
— Покойной бы это не понравилось. — И снова, как и
тогда, по пути из Всеволожска, в голосе Джанго проскользнули едва заметные,
частнособственнические нотки.
— Думаю, ей было бы все равно. — И здесь он тоже
не солгал.
— Черт с вами… Как хотите…
Несколько минут они шли молча. Вернее, двигались неспешным
ленивым шагом. Джанго аккуратно вертела головой в разные стороны. Казалось, она
выгуливала Никиту, как выгуливают пса: без всякой цели. Разговор не клеился
совсем, но, по здравому размышлению, все это легко можно было списать на место.
И все же, все же… Никиту не оставляла невесть откуда взявшаяся мысль, что
Джанго не знает, куда идти. Он слишком часто бывал здесь, он знал, что такое
приходить к близкому человеку. Не к знакомому, просто знакомому (кладбище — не
место для случайных встреч, случайных поступков и случайных променадов), а
именно — к близкому. А потом. Потом Джанго свернула на знакомую аллею. Знакомый
Никите квартал, знакомую Никите тропинку. Именно здесь был похоронен
Никита-младший.
— Я пришла, — сказала Джанго. Абсолютно
равнодушным голосом, как будто он проводил ее до метро. Могила, перед которой
остановилась девушка, была хорошо знакома Никите: «Ревякин Юрий Юрьевич… Спи
спокойно, дорогой сын, брат и муж».
Ревякин Юрий Юрьевич был типичным бандюхаем с типичной
судьбой шестерки, битой тузами во время бандитской разборки. Впрочем, гранитная
физиономия Юрия Юрьевича выглядела довольно пристойно, неизвестный
скульптор-монументалист как мог польстил покойному: никакого намека на
криминальное прошлое, такую физию с честью носил бы какой-нибудь бакалавр из
Гарварда. Юрия Юрьевича изредка навещал братец, такой же бандюхай, и их общие с
братцем друзья. Друзья, почтительно тряся литыми плечами и такими же цепями,
размазанными по груди, пили на могиле дорогой коньяк и вели себя достаточно
прилично. С братцем Никите пообщаться так и не удалось, а вот с отцом он любил
поговорить на разные, совсем не кладбищенские темы. Общее горе быстро сближает
людей, от отца-Ревякина он узнал, что Юрий Юрьевич был золотым ребенком, затем
— золотым парнем, затем — спутался с криминальным отбросами, «вот вы скажите,
Никита, как так? Я с младых ногтей работаю, мать с младых ногтей работает… А
вот ему легких денег захотелось. Захотелось — вот и получил»… Отец-Ревякин на
покойного Юрия Юрьевича по-настоящему сердился, вел бесконечные брюзгливые
дебаты, долго поучая гранит, венчающийся крестом. Иногда Никите казалось, что
он не выдержит и насует кресту отеческих тумаков. Пару раз он видел и вдову покойного:
будучи женой, она, как и положено жене бандюхая, была недалекой смазливицей с
такими же недалекими смазливыми ногами. К раннему вдовству она оказалась
неготовой, во вдовстве она откровенно скучала, а потом, чтобы хоть как-то
развеселить себя, переметнулась к братцу Юрия Юрьевича. Об этом и сообщил
Никите отец-Ревякин, припечатав новоиспеченных молодоженов эпитетом «во
засранцы, а!»…
