Больше ни братец, ни вдовица на могиле Юрия Юрьевича не
появлялись. Зато теперь здесь появилась Джанго. Но Никита даже не думал об
этом, не думал. Потому что отсюда, от крепко скроенной ограды, он видел и
могилу Никиты-младшего. Любовно ухоженную, со свежими цветами. Значит, Инга
была здесь совсем недавно…
Она была здесь совсем недавно, а он…
Джанго вытащила из-под куртки хризантемы, случайный букет
для случайного человека — так почему-то подумал Никита. Подумал и сказал:
— Муж?
— Муж, — ответила Джанго и по-птичьи наклонила
голову.
— Мои соболезнования. — Голос у Никиты не
изменился, ведь соболезнования, судя по дате на памятнике, запоздали как
минимум на год.
Голос у Никиты не изменился, хотя Джанго лгала. И не знала,
что Никита знает об этой лжи.
Зачем она солгала?
В трех минутах ходьбы от места последнего упокоения
Мариночки Корабельниковой — зачем она солгала?
— Все в порядке, — бросила Джанго. — Давно
заросло. Давно.
А вот у Никиты не заросло Совсем не заросло. И не зарастет
никогда. Смотреть отсюда на могилу сына было больно, больно нестерпимо. И он
опустил голову. И уставился на кроссовки Джанго: просто потому, что ему
необходимо было найти точку опоры, за что-то зацепиться взглядом. Шнурок на
правом развязался, и как только она до сих пор не наступила на него и не
споткнулась? А, может, жаль, что не наступила и не споткнулась, тогда бы он
обязательно поддержал ее, коснулся локтя, коснулся кожи, она рассмеялась бы,
несмотря на спрятанные под курткой хризантемы… Конечно, она рассмеялась бы,
ведь цветы были предназначены человеку, которого она даже не знала.
Зачем она солгала?
А если эти цветы были предназначены совсем другому
человеку?..
И почему она появилась на Ново-Волковском именно сегодня, в
день похорон Мариночки? Именно сейчас? Эти вопросы все еще мучили Никиту, когда
Джанго поймала его взгляд, устремленный на кроссовки. И тоже заметила
развязавшийся шнурок.
И нагнулась, чтобы завязать его.
А когда нагнулась…
Когда она нагнулась, Никита едва не вздрогнул. Из свободного
ворота ее футболки, не удержавшись под собственной тяжестью, вывалилась
цепочка. И так и осталась на некоторое время выпавшей из ворота, посверкивая на
неярком сентябрьском солнце. Но дело было не в цепочке.
А в кольце, которое болталось на цепочке.
Никита мог бы узнать его из тысяч других. Он хорошо помнил
его, очень хорошо.
Это было кольцо Мариночки.
То самое, она с ним не расставалась, несмотря на
драгоценности, которыми ее заваливал Корабельникоff. Дешевенькое польское
серебро с дутой пробой, какого навалом в любом сельпо. И стекляшка вместо
камня. Он видел это кольцо очень близко, когда Мариночка положила руки ему на
колени — в один из последних его приездов на Пятнадцатую.
А в самый последний…
В самый последний он так и не заметил: было ли на Мариночке
кольцо или его не было. Колье — было, то самое, пропавшее, стоимостью в двести
пятьдесят тысяч долларов… Но как сказал Калинкин? «Убивают и за меньшую сумму.
Много меньшую, на порядок»…
А что, если все дело в банальных двухстах пятидесяти
тысячах? И колье унесли не банальные дети по вызову, а кто-то другой? Но тогда…
Тогда это могут быть не сопляки, поснимавшие мертвую пенку по верхам. Они
метнулись в ванную, оба, и у него была возможность выскочить из квартиры. А
потом и они выскочили из квартиры, спустя шесть минут — он засекал по приборной
панели, — довольно быстро, груженые пакетами. И помчались к его машине.
Перепутанные, поджавшие хвосты. Никита даже глаза прикрыл, стараясь вспомнить
обоих — и парня, и девчонку. Ничего выдающегося в них не было; ничего, кроме
симпатичных глупеньких мордашек. Не секс-машины — сексмашинки, масштаб 1:100.
Такие даже в убийство щегла не влезут, даже в убийство богомола,
бабочки-капустницы, тутового шелкопряда. Да и мародеры они бестолковые, судя по
их репликам в прихожей. Небрежно упакованная коробочка «Guerlain Chamade» — вот
и весь их бонус, вот и весь предел их мечтаний. «Chamade» — название духов, а
не новеллы. А ведь есть и новелла, Франсуаза Саган, когда-то обожаемая Ингой.
Вот только вряд ли парочка знает о существовании такой писательницы…
Бэбики — бэбики и есть.
Если бы они рискнули снять колье с шеи Мариночки — они бы
никогда не прихватили весь остальной пакетный хлам, который даже застежки от
колье не стоил. Даже миллиграмма застежки. Сумасшедше дорогие вещи могут
доставаться подобным бэбикам только по неведению, их провинциальный умишко,
фигурно выстриженный в парикмахерской средней руки, не в состоянии оценить
истинную стоимость этих вещей. А уж запускать руки в мертвую воду с мертвым
телом, когда в прихожей валяется куча милого сердцу и простейшего, как
инфузория, косметически-парфюмерно-кондитерского убожества… Рискнули бы они?
Возможно — да, возможно — нет.
Об этом он, Никита, никогда не узнает.
А если — нет?
«Нет» означало, что в квартире побывал еще кто-то. И этот
кто-то вполне мог взять колье, промежуток времени между бегством двух бэбиков и
приездом Джаффарова был вполне приличным. Ну, уж на то, чтобы стянуть колье,
времени хватило бы точно.
Но эта мысль не показалась Никите такой уж хорошей: он ведь
не знал наверняка, когда к дому подъехал начальник службы безопасности. Так что
проще остановиться на парне и девчонке. Во всяком случае, звучит совсем не так
абсурдно.
Гораздо менее абсурдно, чем утверждение, что
телохранительница Эка позволила поднести пистолет вплотную к своему виску.
Впрочем, никто этого не утверждал. Эта мысль была похоронена следствием заживо,
и в нее был надежно воткнут осиновый кол экспертизы… Или как там это у них
называется?..
Хотя…
Стоит ему повернуть голову, как любой абсурд моментально
станет реальностью.
Джанго.
Никита вдруг вспомнил, как Джанго укротила пса. Злобного
кавказца Джека. Она укротила его легко и непринужденно, просто посмотрела в
зрачки. И больше ничего не понадобилось… Пес наверняка сделал все, что хотелось
бы Джанго. И человечьим голосом бы заговорил… И нет никакой гарантии, что это
были единственные зрачки, в которые она смотрела.
И откуда у нее кольцо Мариночки?
И почему она вообще здесь?
И почему она солгала?
И откуда у него самого это ощущение двойного дна? А ведь он
думал о ней, думал… Но думал совсем не так, как в свое время думал об Инге:
тогда это была самая обыкновенная страсть, не оставлявшая места никаким
сомнениям. Он принял Ингу всю и сразу, он никогда не копался в ее прошлом, в ее
первом замужестве, какое это имело значение? Ведь с ним она начала свою жизнь
заново. И эта жизнь была счастливой, пугающе счастливой — до самого озера, в котором
утонул Никита-младший.
