Джанго… Джанго совсем другое дело.
Джанго привлекала его. Впрочем, и Мариночка привлекала его:
тогда, на кухне Kopaбeльникoffa, он почти готов был рухнуть с ней в постель,
год окаянного воздержания, чего же вы хотите! Но с Мариночкой все было ясно:
плотские провокации в духе стишка, зачитанного Нонной Багратионовной. С Джанго
все обстояло сложнее, страстью — ни праведной и возвышенной, как с Ингой, ни не
праведной и низменной, как с Мариночкой, — тут и не пахло.
Куски головоломки, которые так необходимо сложить. Куски
головоломки, те самые паззлы, которые любил Никита-младший. Куски головоломки —
вот что значит Джанго. Куски ее собственного лица, которые она сама научилась
складывать — вот что значит Джанго.
И откуда у нее кольцо Мариночки?
Почему она солгала?
Но спрашивать об этом Никита не будет, ведь он же не
самоубийца, в конце-концов. Потому что если она посмотрит в самую глубину его
зрачков своими песьими, золотисто-карими (ч-черт, ну почему они казались ему
желтыми?!) глазами…
Если она посмотрит — неизвестно, что случится в следующую
минуту. Их и так уже набежало порядком, этих минут. Интересно, сколько они
стоят возле Юрия Юрьевича Ревякина? А Джанго… Похоже, ничто человеческое ей не
чуждо, и проколоться иногда может, как простые смертные.
А она прокололась.
Невооруженным взглядом видно, что она никогда не имела дела
с кладбищами. Жизнь живых на кладбищах подчиняется своим, строго
регламентированным законам. Ты должен ходить за своими усопшими как за
маленькими детьми, ты должен прибирать могилы, как прибирают комнаты к
праздникам, и эта будничность роднит мертвых и живых. И делает смерть не
страшной. И — домашней. Не примиряет, но делает домашней.
А Джанго даже не подумала взять веник и совок (Никита знал,
где Ревякин-отец прячет и веник и совок — в маленьком ящике, встроенном в
скамейку возле стола). Она не подумала сделать того, что обычно делают вдовы.
Она просто стояла и смотрела вдаль и думала о чем-то своем. И цепочку с кольцом
она сунула обратно за ворот. Сразу же, еще до того, как завязала шнурок. И даже
искоса посмотрела на Никиту: заметил или нет? А может, в этом взгляде был
совсем иной смысл?..
— Пойдемте? — сказала наконец она. Видимо,
посчитав, что лимит годичной скорби исчерпан.
— Да… Если хотите, я могу проводить вас…
— Вы уже проводили.
— Нет… Я, наверное, не правильно выразился… Я могу вас
добросить домой. Как в прошлый раз. Мне будет приятно…
Не совсем так, Никита, не совсем так. Словом «приятно» не
исчерпывается твой интерес к Джанго. Мариночкино кольцо — вот что тебя
заинтриговало, потного сынка Синей Бороды… Хотя… Неизвестно, может быть,
Мариночка сама отдала кольцо Джанго. Но тогда выходит, что они знакомы… А
Джанго сказала, что нет.
И здесь солгала.
Кольцо-дешевку тебе за это, Джанго!..
Он не удержался и хмыкнул.
Тоже мне, подарок! Такой-то и преподнести стыдно. А вот,
пожалуйста… Сначала одна таскала его на пальце, не снимая; теперь — другая. На
груди.
— …Если вы не возражаете, конечно.
— Вы больше не работаете личным шофером
Корабельникова? — поинтересовалась Джанго. — Думаю, вы нужны ему
больше.
Все эти дни — до самых похорон Мариночки — Никита почти не
виделся с Корабельникоffым. Так что хозяйский «мерседес» скучал на стоянке, а
сам он всерьез подумывал о том, что пришла пора увольняться. Надежда на
дружеские отношения с хозяином угасала с каждым днем. Теперь она была совсем
призрачной, гораздо более призрачной, чем даже в то время, когда появилась
Мариночка. А ее уход изменил Корабельникоffа навсегда. Так же, как уход Никиты-младшего
изменил самого Никиту. И еще неизвестно, каким будет новый Корабельникоff. И
будет ли он, как и прежде, нуждаться в Никитиных услугах…
— У меня что-то вроде отпуска… Хозяин пока не
пользуется машиной…
Все последние дни Kopaбeльникoff ездил с Джаффаровым, но
чаще — сам; он как будто забыл о существовании Никиты. Только однажды он
позвонил на Никитин сотовый — с одним-единственным глухим «Приезжай»… Это было
его первое «Приезжай», за ним, чуть позже, последуют другие. И водка в
опустевшем особняке, за которой они не скажут друг другу ни слова… Похоже,
Никита оказался нужен Kopaбeльникoffy именно для молчания. Ни для чего другого.
— Не пользуется?
— Не пользуется. Но у меня «девятка»… Так что… Я готов.
— Хорошо… Ведь все равно не отвяжетесь… — Только знаете
что? Мне нужно заехать в одно место. Позволите вас поэксплуатировать? Раз вы на
колесах…
— Конечно…
От близости Джанго у Никиты совсем вылетело из головы, что
он пообещал Нонне Багратионовне отвезти ее домой. Да уж какая тут к черту Нонна
Багратионовна! Даже со знанием дела подретушированная, даже облагороженная
французской любовью Гийома Нормандского и его подмастерья Филиппа Танского, она
не идет ни в какое сравнение с дерзкой, затянутой во все черное
лгуньей-девчонкой по имени Джанго…
* * *
…"Одно место" оказалось каким-то оптовым складом в
подбрюшье примыкающей к железной дороге улицы Днепропетровской. Теперь, когда
Никита был ангажирован Джанго, беседа в салоне машины протекала куда живее, чем
на кладбище. Они покинули Ново-Волковское окольными путями, оба, не
сговариваясь, благополучно избежали аллеи, которая вела к Мариночке. Это
получилось спонтанно, но имело вполне конкретное объяснение, во всяком случае —
для Никиты. Ему подленько не хотелось дефилировать с девицей мимо вселенских
скорбей пивоваренной компании. Корабельникоff, конечно, это вряд ли заметит.
А вот Нонна Багратионовна — непременно.
Что же касается Джанго… Ей было все равно, если исходить из
ее слов. Посочувствовала, не более. И Никита так и решил про себя: исходить из
ее слов, во всяком случае — пока.
Пока Мариночкино кольцо надежно спрятано под футболкой.
— Вы любили своего мужа? — спросил Никита у
Джанго, сворачивая на Днепропетровскую.
— Что? — Черт, она оказалась не готовой к этому
вопросу. — Любила, наверное…
— Чем он занимался?
Гарвардско-бандюхайская физиономия Юрия Юрьевича может
ввести в заблуждение кого угодно, гарвардско-бандюхайская физиономия
многовариантна. Интересно, на каком варианте остановится Джанго?
Джанго остановилась на самом щадящем. Но достаточно
неожиданном. К которому ее толкал совсем не бедный памятник. И вполне
пристойный. Сдержанный, но со вкусом.
— Он… э-э… Скажем так: в шоу-бизнесе…
— Шоу-бизнес?
— Громко сказано, конечно. Он был звукооператором.
Работал с несколькими известными группами.
— Извините… Что бережу старые раны…
