Странно, но Никита оказался тем немногим, что Корабельникоff
оставил при себе. В жизни главы компании вообще было мало личного: бесконечная
работа, бесконечные поездки, масса деловых контактов, иногда (не чаще раза в
месяц) — казино. В казино Корабельникоff не особенно рисковал, и максимум, что
мог себе позволить, — так это проигрыш в двести долларов. Впрочем, он и
проигрывал-то редко, и ставки делал без всякого азарта. Зачем ходить в таком
случае в казино — Никита не понимал. Зато было понятно другое — посещение
дорогих ресторанов; но даже это Корабельникоff делал через губу — рестораны
были частью работы, местом, куда можно привести людей, в которых ты
заинтересован. Любимого кабака у него тоже не было. Скоро, очень скоро, Никита
понял, что Kopaбeльникoffa вообще мало что интересует — даже собственное
процветающее производство. Что весь этот каторжный,
полуинтеллектуальный-полуфизический труд, от которого мозги вздуваются от
напряжения, как вены на шее, весь этот труд — только способ занять себя.
Двадцать четыре часа в сутки думать лишь о том, чтобы занять себя… Тут и
свихнуться недолго. Но ты не свихнешься, иногда думал Никита, исподтишка
рассматривая чеканный профиль хозяина. На фоне бронированных стекол он выглядел
внушительно — ни дать ни взять гангстер из нежнейших черно-белых «Ангелов с
грязными лицами»… Но никаких других гангстерских атрибутов кроме профиля и
бронированного стекла на «мерсе» у Корабельникоffа не было. И телохранителей
тоже не было. Корабельникоff не приветствовал институт телохранителей в
принципе.
— Если тебя захотят убрать — тебя уберут, — как-то
меланхолично сказал он Никите. — На очке достанут со спущенными штанами. И
никто не поможет…
Ну, тебя не уберут. Ты сам кого хочешь уберешь.
— Боишься? — спросил он Никиту в другой
раз. — Если что, я ведь тебя за собой потяну… Контрольный выстрел — это
потом, для очистки совести. А вначале — грязная работа.
— Не боюсь, — ответил Никита. — Затем и…
— Знаю, что затем и работаешь, — Корабельникоff
осклабился, обнажив шикарные, мертво-блестящие фарфоровые зубы.
Как спарринг-партнер в боксе Корабельникоff был безупречен.
Несмотря на возраст, он обладал молодой и почти мгновенной реакцией. И пушечным
ударом. В первую же тренировку он отделал все позабывшего Никиту, как щенка,
без всякой жалости, без всякого сострадания. Истерично и как-то по-мальчишески.
Да, так начищать физиономии могут только в окаянном закомплексованном
отрочестве.
— А ты как думал, брат Никита?
— Так и думал, — промычал Никита, ощупывая
свороченную скулу. — Морды бить нужно по правилам…
— Все верно. Морды бить нужно по правилам.
Кто бы говорил! Никаких правил для Корабельникоffa не
существовало: пока добредешь до вершины, чтобы водрузить на ней флаг
собственного успеха, все правила позабудешь. Или другие выколотят — такие же
соискатели в ненадежной альпинистской связке.
Ни тенью, ни псом хозяина Никита не стал. Да и сам
Корабельникоff не потерпел бы этого. Вопросы личной преданности его не
интересовали — редкий случай для русского менталитета, взращенного на
вероломных византийских костях. Похоже было, что Kopaбeльникoff вообще как чумы
боится и преданности, и верности, да и простейших проявлений души тоже.
Работать, молчать и так же молча вершить судьбы — ничего другого он не умел.
Или не хотел уметь. Или забыл, как это делается. Далее любовницы у него не
было, самой завалящей. С таким отношением к жизни он прекрасно вписался бы в
архитектуру тибетского монастыря, линию на руке Будды, в скит отшельника — с
водой в грубой миске и плодами тутового дерева на грубо сколоченном столе. Но
скит Корабельникоffу с успехом заменяла собственная, динамично развивающаяся
компания. А инжир и воду — огурцы и водка. И то раз в неделю, не чаще.
Никита много думал о Корабельникоffе. Обкрадывая тем самым
мысли об Инге и Никите-младшем; это воровство было безотчетным, чем-то
напоминающим клептоманию. Но, в отличие от клептомании, никакого удовлетворения
оно не приносило. Хуже не придумаешь, чем вопросы без всякой надежды на ответ.
Будь фигура, Корабельникоffa чуть яснее, чуть трагичнее, Никита решил бы, что в
хозяине произошел какой-то слом — когда-то давно, а может быть, и не очень; и
слом этот был сродни его собственному. Но Kopaбeльникoff всегда был закрыт и
ровен, ровен и закрыт, он очень грамотно защищался — и не только в
спарринг-боях. Ни единой бреши в идеально простроенной линии обороны не было.
До поры до времени, как оказалось.
Поздней весной кольцо было прорвано, и от обороны остались
одни воспоминания.
Kopaбeльникoff влюбился. Влюбился так, как только и можно
влюбиться с диагнозом «около пятидесяти» — страстно, отчаянно и безнадежно. В
одну из апрельских суббот он отменил почти узаконенный водочный ритуал под
молчание и огурцы. За четырехмесячный период это случалось впервые, и Никита
насторожился. Еще больше он насторожился, когда питейная суббота вообще исчезла
из их расписания, и ее заменила другая суббота — тренажерная. Она прибавилась к
тренажерному четвергу. Теперь Kopaбeльникoff до одури качался. В этом не было
никакой необходимости, — он и без того пребывал в отличной для своего
возраста форме: ни одного лишнего грамма, об обрюзглости и речи быть не может,
все предусмотрительно подтянуто — от кожи на лице до плоского, юношеского
живота. А нарастить груду тупых мышц, вот так, не принимая стероиды, не
представлялось возможным. Но, скорее всего, тупые мышцы были совсем не главным
— главным было обвести вокруг пальца дату рождения в паспорте. И, глядя на
патрона с беговой дорожки, Никита все гадал, — сколько же лет может быть
этой неожиданной Корабельникоffcкoй напасти. Болезненные тридцать пять?
Настороженные тридцать? Лживые двадцать семь?… Не-ет… Даже ради двадцати семи
Корабельникоff не стал бы так изводить себя. В двадцать семь мысли в прохладном
амбаре черепной коробки благополучно дозревают до здорового практицизма. Если
не сказать — цинизма. В двадцать семь уже неважно, как выглядит кандидат в
любовники, гораздо более важен внешний вид его портмоне. И разумная (а чаще —
неразумная) полнота здесь, скорее, приветствуется… Впрочем, портмоне, как и
владелец, тоже может быть поджарым, в конце концов, для кредитных карточек
нужно не так уж много места…
Вверх-вниз, вверх-вниз, промасленные потом оливковые руки…
Вверх-вниз, вверх-вниз, в четверг на штанге было пятьдесят, сегодня —
семьдесят… Судя по всему, пассии никак не больше двадцати четырех, в этом
возрасте ценится хорошее тело, а бойфрендов подбирают, следуя указаниям
«Анатомического атласа». И результатам тестов в безмозглых глянцевых журналах.
Ей оказалось двадцать три.
Ей оказалось двадцать три, и Никита прощелкал ее появление.
По-другому и быть не могло: водительское кресло, расположенное на галерке,
резко сужает кругозор. Корабельникоff наткнулся на губительные двадцать три
совершенно случайно, в недавно открывшемся кабаке «Amazonian Blue». Ничего
экзотичного, кроме названия, в этой псевдоэтнической забегаловке не было, даже
кухня оказалась расплывчатой, подсмотренной в справочнике «1000 рецептов».
